Французский шелк - стр. 16

– Ты что, пытаешься испортить мне аппетит?

– Пожалуй, да. Ты хоть немного огорчена происшедшим?

Ариэль помрачнела и ответила с вызовом:

– Ты же знаешь, сколько слез я пролила.

Джош невесело рассмеялся:

– Ты их льешь с того самого вечера, как пришла к отцу с просьбой помолиться за твоего братца, которому вынесли пожизненный приговор. Ты тронула сердце отца и на следующей же службе пела на подиуме.

Я замечал, что тебе удается очень умело использовать свои слезы. Другие могут принимать их за искренние, но я-то знаю правду. Ты плачешь только тогда, когда это тебе выгодно или что-то нужно. И никогда потому, что просто грустно и хочется плакать. Ты слишком эгоистична, чтобы печалиться о чем-то или о ком-то. Злая, ревнивая – может быть, но печальная – никогда.

Ариэль за годы замужества заметно похудела, но соски оставались большими и выпуклыми. Джош ненавидел себя за то, что обратил на это внимание, разглядев их под мягкой тканью майки. Ариэль уперла руки в бедра.

– Джексон Уайлд был злобный, подлый, самодовольный сукин сын. – Ее голубые глаза смотрели не мигая. – Его смерть не испортит мне аппетит, потому что я ничуть не огорчена тем, что он мертв. Единственное, что меня сможет огорчить, – так это если пошатнутся наши дела.

– Но ты уже обо всем позаботилась во время пресс-конференции.

– Ты прав, Джош. Я заложила основу для продолжения нашего предприятия. Должен же хоть кто-нибудь думать о будущем, – язвительно добавила она.

Словно почувствовав головную боль, Джош прижал кончики своих длинных тонких музыкальных пальцев к вискам и зажмурился.

– Боже, как ты холодна. Всегда все рассчитано, спланировано. Неутомима.

– Я всегда была вынуждена быть такой. Я не росла в роскоши, как ты, Джош. Ты вот называешь поместье своего деда под Нэшвиллом фермой. – Ариэль усмехнулась. – У моей семьи была настоящая ферма. Грязная и провонявшая навозом. Я не помогала конюху ухаживать за породистыми лошадьми, как это делал ты – по настроению. Хотелось мне этого или нет, я должна была полоть сорняки, лущить горох, носить похлебку борову, чтобы к ноябрю, когда придет пора его резать, он набрал хороший вес.

У меня была лишь одна пара туфель. Девчонки в школе смеялись надо мной, над моими обносками. С двенадцати лет мне уже приходилось по субботним вечерам отбиваться от грязных мужиков, а на следующее утро, когда я пела на воскресной службе, лицезреть с церковных хоров их самодовольные рожи. О да, мы всегда ходили в церковь по воскресеньям и слушали проповеди, восхваляющие бедность. Но я никогда не верила ни единому их слову.

Она тряхнула длинными прямыми светлыми волосами:

– Я была бедной, Джош. А бедность делает тебя злым. Вселяет отчаяние. И доходишь до того, что уже готова на все, лишь бы вырваться из нищеты. Вот почему мой братишка оказался в тюрьме и просидит там до конца своей жизни. После того как его осудили, я поняла, что мне нужно предпринять что-то кардинальное или я закончу еще хуже, чем он. Так вышло, да, но я пошла к твоему отцу, вся в слезах. И даже если бы он попросил меня подтереть ему зад или трахнуться с ним тут же, на месте, я бы и это сделала.

Я узнала от него, что все в этом мире решают деньги. Быть богатым и подлым намного лучше, чем бедным и подлым. Когда ты беден, ты расплачиваешься тюрьмой за свою подлость, но, если ты богат, можно делать все, что тебе нравится, и никто не посмеет тронуть тебя. Да, я практична, согласна. Но я такой и останусь до конца своей жизни, потому что не собираюсь возвращаться к бедности.