Форпост - стр. 9
Перед тем как допустить народ до бочонка, атаман со старейшинами станицы, по случаю все с медалями за войны с турками и японцами и в новых фуражках с красными околышками, со строгими торжественными лицами, вышли перед народом и сказали свои напутствия. Перед ними стояли рядом со своими конями в поводу молодые казаки Сибирского эскадрона, собранные, стриженные и мытые напоследок в родных банях, в новых, топорщащихся, ещё не приглаженных ладно на фигурах, мундирах с красными погонами, в шароварах с яркими лампасами и в чищенных до блеска сапогах.
Станичный атаман напутствовал казаков:
– Помните, станичники, что не было такого, чтобы наши казаки опозорили Соляной Форпост! С давних времен стоит наш стан, как защитный рубеж земли российской и стоять будет во веки веков надёжной опорой веры нашей и Державы, как пост защиты казацкого сословия от ворога, хулы и разора, от злодейства и воров.
В ответ гул одобрения прошёл по кругу собравшихся на площади, а кто-то, помня традиции, выкрикивал:
– Любо! Любо, атаман! Храни казаков, не жалеющих живота своего, во имя Отечества и сословия российских казаков!
Выслушав наставления атамана, старых казаков, вспомнивших славные свои денёчки молодости, лихие походы и яркие случаи службы, призванные на службу на своих конях, покрутились, джигитуя перед народом, демонстрируя выучку и готовность с честью послужить и не опозорить станицу.
В завершении торжественного майдана дед Елизар, готовый разливать вино, зычно пригласил:
– Подходи народ православный отведать вина сладкого во имя сына и святого духа воинства, во славу казацкого сословия и павших станичников на поле брани!
Момент вышел торжественный и потянулся народ со своими кружками чередом к столу с бочонком и деду Елизару.
Старик подслеповато щурился и ковшом с длинной ручкой черпал в бочонке вино и разливал в подставленные кружки, отказывая молодым, безусым, тем, кто норовил, опорожнив кружку, подойти спешно за второй. Надтреснутым сухим голосом Елизар ругал торопыг и недорослей:
– Повремени, повремени Гаврила, а то снова придётся тебя в бане отваживать, в речке отмачивать! А ты куда лезешь, Санька! Молоко ещё на губе до конца не высохло, а туда же за хмелем лезешь, не зная меры! Подрасти ещё, сынок!
Отчитав, по своему мнению недостойных выпивки, дед привечал тех, кто уходил в войска и молодым казакам наливали без задержки и без очереди. Это был их день.
Вечером перед закатом за станицей на излюбленном месте у реки собралась молодёжь, отметить последний день для тех, кто уходил в войска. Настя ждала, выглядывала Ивана, а тот пришел развесёлый, – смеялся, шутил, в новеньком мундире, штанах с лампасами, с заломлённой набекрень фуражкой, с напомаженным сестрой Лизкой чубом. Завтрашний отъезд в город, грядущая служба были долгожданными и волновали, и улыбка не сходила с губ. Впереди начиналась новая жизнь, новые впечатления и что ждать от неё, этой новой жизни было неведомо, но волнительно, и от чего-то весело.
Настя подошла к Ивану, была она печальна, губы кривились, словно от обиды:
– Уходишь Ваньша! Свидимся ли?
Иван отвечал, несколько небрежно, ровно так, как ведёт себя молодой человек, оставляя всё привычное из которого он вырос – детство, родные места и дом за своими плечами, отправляясь в дальнюю дорогу: