Формула контакта - стр. 87
– Ведь сколько дней подряд Васька Бессловесный демонстрировал им грабли! Все псу под хвост! – возмутилась Макася. – Вот долдонихи-то, господи прости!
– Лихо набираете разговорную терминологию, любезная Мария Поликарповна! – восхитился неугомонный Гамалей. – Боюсь только, что в кемитском языке не найдется достаточно сочных эквивалентов.
Сзади чмокнула дверь – вошел Самвел и пристроился с краю. Он был один.
– Алексаша, смени кадр, – брюзгливым тоном потребовал Гамалей.
– Я вам даю ближайшую к Колизею площадку, – примирительно пообещал Алексаша. – Приучаться пора: когда стена прояснится, это у нас перед самым носом будет.
Свежерасписанный забор вызвал неизменное восхищение неподдельностью своего примитивизма.
– Пиросмани! – вырвалось у Самвела. – Какая жалость, что в Та-Кемте не придумали еще вывесок!
– По-моему, эти две миноги посередке все портят, а, Сирин-сан? – Гамалей с удовольствием наклонялся к ее плечу – здесь, в полумраке просмотрового зала, пестрота ее одеяния теряла свою неприемлемость для европейского глаза, а внимательная сосредоточенность, исключающая лошадиную улыбку, делала Сирин Акао бесповоротно неотразимой.
Как истинный эпикуреец, Гамалей шалел от каждой привлекательной женщины и, как законченный холерик, мгновенно утешался при каждой неудаче.
Сирин долго и старательно разглядывала экран, прежде чем решилась высказать свое мнение с присущей ей педантичностью:
– Фреска представляет собой разностилевой триптих. Боковые части выполнены в традиционно-символической примитивной манере, которая не представляется мне восхитительной, извините. Центральный, заметно суженный фрагмент, будь он обнаружен на Земле, мог быть отнесен к сиенской школе первой половины четырнадцатого века. Композиционная неуравновешенность, диспропорция…
Она замолчала, и все невольно обернулись, следуя ее взгляду. Так и есть – на пороге стояла Аделаида.
Какая-то не такая Аделаида.
– Что-нибудь случилось, доктор?
Она медленно покачала головой. После яркого света, наполнявшего вертолетный колодец, она никак не могла кого-то найти среди зрителей.
– Вам Абоянцева? – не унимался галантный Гамалей.
Она кивнула и тут же покачала головой – опять-таки медленно, единым плавным движением, словно нарисовала подбородком латинское «Т».
– Тогда посидите с нами!
Теперь подбородок чертил в воздухе одно тире, единое для всех алфавитов.
– Завтра кровь… – протянула она, по своему обыкновению не кончая фразу, и исчезла за дверью.
– В переводе на общеупотребительный это значит: кто завтра не сдаст на анализ кровь, будет иметь дело с высоким начальством. И грозным притом. Всем ясно? Поехали дальше. Так на чем мы остановились?
– На том, что в Та-Кемте нет вывесок.
– Это не вывеска, Самвел-сан, – кротко заметила Сирин. – Это автопортрет.
Все уставились на экран с таким недоумением, словно на кемитском заборе была только что обнаружена фреска Рафаэля.
– А до сих пор мы когда-нибудь встречались тут с автопортретами? – спросил в пространство Гамалей.
– Никогда, – решительно отрезал Йох, самый молчаливый из всех – на просмотрах его голоса ни разу не было слышно. – Впрочем, с портретами – тоже.
Йох был инженером по защитной аппаратуре, и пристального внимания к портретной живописи никто не мог в нем предполагать.
– Кто же второй – я имею в виду женскую фигуру, извините? – настаивала Сирин, до сих пор считавшаяся неоспоримым авторитетом в области изобразительного искусства.