Формула контакта - стр. 65
– А когда закон новый повсеместно установится, – продолжал горшечник, впервые на памяти Инебела выпрямляясь и теряя свою непременную округлость, – то ввести повиновение все-не-пременнейшее! За леность в работе, а тем паче за сотворение и применение чужих рук – на святожарище, и не-мед-лен-но!!!
– Это еще почему? – встрепенулся Инебел, припоминая только что обещанные веселие и вольготность. – Если уж дозволять мыследейство, то почему же запрещать ту блестящую зубастую полосу, которой Нездешние могут перепилить пополам такое дерево, которое целому двору лесоломов не подгрызть и за десять раз по десять дней?
Арун ощерился и подпрыгнул, словно у него под мягким задком вместо муравчатого пригорка оказался лесной игольчатый гад:
– Что Богам положено, того хамью не лапать!!! – И, увидев, как отшатнулся маляр, ворчливо разъяснил: – Порядка же не станет, глупый ты мальчик. Ежели на каждом дворе будет вдоволь любых рук, то каждая семья для себя и дров нарежет, и рыб накоптит, и тряпья всякого запасет. Для себя! И спрашивается, понесут они что в Закрытый Дом? Сомневаюсь.
– А кара Божья?
– Кара… Когда всего вдосталь, не очень-то кары боязно. Да всех и не покараешь. Закон, он на том и держится, что по нему всю работу сдай, а разной еды да одежки получи. Думаешь, в новом-то законе по-другому будет? Как же, закон ведь это, а не глупость хамская. Тем и мудр закон, что каждый двор одно дело делает, коим прокормиться не может. Ни даже рыбак – одной рыбой, ни плодонос – одними лесными паданцами. Понял?
Это был уже прежний, высокомерный и многомудрый Арун.
– Не понял, – кротко сказал Инебел. – Не понял я, учитель, зачем мне тогда этот новый закон?
Тут уж Арун взвился, словно огонь летучий над Уступами Молений:
– Да чтоб не жить во лжи, как в дерьме, как гад ползучий – в тине озерной! Чтоб работать вольно и радостно за сладкий и сытный кусок, съедаемый без страха и срама! Чтоб не молиться ложным Богам, почитая более всего сон бесплотный, ибо сны и без того даны нам от рождения и до смерти, как дан нам ветер для дыхания и солнце утреннее для прозрения после ночи. Не сон, но хлеб – вот истинность новой веры, нового закона! Святую истину принесли нам Нездешние Боги, и отринуть нам надобно старых Богов, коих никто и не видел, если уж честно признаться. Зато вот они – настоящие: трижды в день садятся они за трапезу всей семьей, и не на землю – вкруг ложа, застеленного покровом многоклетчатым. Как же твой зоркий глаз искуснейшего маляра не разглядел истины? А глядел-то ты подолгу… Вот и теперь гляди, когда я просветил тебя, только молчи до поры, чтобы голову свою поберечь…
Гляди… А как глядеть, если глаза жжет, словно и не за стеной нерушимой горит-полыхает костер, а вот тут, под ногами, и едкая копоть застилает взор? Верить… Да как тут верить, если не до нее, не до веры, верить ведь надо разумом, а разум мутится, и нет никакого ветра, дарованного нам от рождения, и дышать уже нечем – да что там дышать, нечем жить.
Потому что стоят у костра двое, и просвечивает огонь сквозь ее белые одежды, словно утреннее солнце – сквозь лепестки пещерного ледяного цветка; а напротив нее, не дальше руки, – тот, что чернее ступеней ночного храма, тот, что ровня ей и родня, потому что они – из одного дома.