Формула контакта - стр. 49
– Пристально глядишь, – предостерегающе заметил Лилар.
– А что, не дозволено?
– Да пока дозволено. Только другие так не глядят. А ты делай так, как отец учит: раз глянул, потом спиной оборотился – и думай. А виденное пусть перед глазами стоит. Этому, правда, научиться надобно…
Учиться? Научиться бы, чтобы не стояло это перед глазами день-деньской, от восхода до заката. Научиться бы, чтобы не думать об этом с заката и до восхода…
– Отворотись, тебе говорят! – Лилар цепко взял маляра за плечо, отвернул от обители сказочной. – Чего долго-то смотреть, когда и так ясно: не Спящие это Боги. То есть спят они, естественно, но не это у них главное.
Лилар вытянул шею, как недавние скоки, огляделся – никого, кроме детишек-несмышленышей, поблизости не было.
– Главное в них – это то, что Богово. А Богово – это то, что не нашенское, не людское.
Инебел с тоской поглядел прямо в черные сузившиеся на солнце глазки гончара. Да, он это все серьезно, и он это все надолго. Не этот разговор, естественно, а безгранично высокомерное, непререкаемое убеждение в том, что именно он постиг тайну Нездешних, единолично владеет ею и волен делиться этой тайной, как милостью, только с избранными.
– А не людское в них то, – торжествующим шепотом заключил Лилар, – что для них вкушать пищу не есть срам!
Лилар победоносно глянул на собеседника и немного изменился в лице: уж очень скучный вид был у молодого маляра.
– Могут же быть люди, у которых другие законы… – примирительно проговорил Инебел.
– Но это не люди – это Боги! И потом, пока таких людей, с другими законами, под нашими двумя солнцами нет. ПОКА!
Инебел снова прилег в траву, начал медленно растирать виски. Очень уж голова разболелась – то ли давешнее, от ягодного сока, то ли Лилар со своим многомудрым вещанием…
– Ишь, постель длинную белым одеялом накрыли, на одеяло многие миски с едой понаставили, хотя по одному корытцу на конец вполне достало бы. – Лилар говорил размеренно, словно горшки свои готовые пересчитывал. – Едят, а серебряный подает. Совестливый, поди, не иначе – никогда не ест, не пьет. А руки четыре. Сейчас кончат, по всему обиталищу разбегутся – кто корни копает, кто зверей диковинных пестует. Утреннее солнце уже в вышине, а они опять за постель едальную усядутся. И нет чтобы давешнее подогреть – все свежее пекут. Там, глядишь, еще помельтешат себе на забаву – и уже под вечернее солнышко жуют. Ну, мыслимо ли людям так жить? Богово это житье, и сии Боги должны называться соответственно: вкушающие. Так их и рисовать должно.
Инебел перестал тереть виски и медленно поднял голову. Вот теперь уже все сказано. «Рисовать должно». Вчера вечером разговор о том, что же получает Арун взамен своего попечительства, оказывается, был только вступлением. Благодарность, верность… Слова.
«Рисовать должно».
Это – требование дела.
– Закон запрещает рисовать едящих…
– Людей! А я тебе толкую о Богах. И чему тебя отец наставлял – божественное от смердящего не отличишь!
Инебел сел, обхватив колени слабыми, ни на что сегодня не пригодными руками. Прямо перед глазами тускло серела неразрисованная изгородь, на которой он должен был изобразить Нездешних Богов. Спящих, восстающих от сна, увеселяющих себя причудливой работой. Хотя можно ли называть работой то, что чужими руками деется? А у них этих рук чужих – пропасть. И резать, и долбить, и копать – на все особая чужая рука, то блестящая, то смурая.