Формула контакта - стр. 48
Он глянул на руки – и снова, вот уже в который раз за это проклятое утро, страх окатил его с головы до ног. Лиловые липкие подтеки, пятна, стянувшие кожу, – но ведь не краска же это?
Он поднес руки к глазам, и тошнотворный запах, преследовавший его с самого пробуждения, резко усилился; трава перед глазами и серебристый колокол чуть поодаль вдруг потеряли четкие очертания, поплыли, и снова на него ринулись сны, тяжелые и неповоротливые, словно мясные гады, и начали душить своей тяжестью… Он упал обратно в траву, царапая лицо, и в последний момент успел увидеть, как четверка скоков, четко печатая шлепки босых ног по холодной дороге, вылетела по его улице на равнину, свернула вправо и, поминутно оглядываясь так, что шеи вытягивались втрое против обычного, обогнула торец ограды и исчезла на соседней улице.
Инебела в высокой траве не заметил никто.
Он очнулся быстро – солнце почти не поднялось, – с трудом спрятал руки за спиной, чтобы снова не замутило от запаха, побрел к арыку. По улице уже пробегали горожане, в основном детишки, раньше других кончившие завтрак и теперь спешащие за шишками для очагов, глиной – подправлять пол на дворе, а некоторые – стряхивать с чашечек цветов медлительных насекомых, чтобы кормить ручных ткацких пауков.
Теперь его никто уже не отличил бы от окружающих.
Он отмочил руки в арыке, придал им известную жесткость – держать угольки. Пошатываясь, побрел обратно к урочной стене. Даже не удивился, увидев там Лилара.
Кивнули, насупясь. Слова, предписанные законом, – пожелания снов да восхваления Спящих Богов – не шли с языка. Пустословить с утра было тошно. Лилар присел, уйдя по плечи в траву, рядом с ним опустился и Инебел.
– Здесь ночевал, – утвердительно проговорил сын гончара. – Не ври, вижу. Нанюхался ягоды?
– Получилось. Только утром догадался, – тихо, почти виновато ответил маляр.
– Дома – ни-ни. Сейчас не ешь, с души воротит, я знаю; к полудню потянет – так вот.
– Да ты что?..
– Да я что надо. И не кобенься, бери, чай я тебе не брюхоног неусыпный. Подол подставляй.
В складки передника Инебела перекочевал увесистый сырой кусок, обернутый шершавым лопушистым листом. Не давешняя ли запеканка из душистых зерен? Нет, ломоть печеной рыбы.
Той самой рыбы.
– Зарой под камешком, – наставительно продолжал сын гончара. – Как утреннее солнце падать начнет, тебя от голода аж перевьет и в узел свяжет. Натерпелся я в свое время.
– Я думал, ваш дом эта кара стороной обошла…
– Лопух ты, лопух белый. Мы ж с отцом противоядье искали. Затем отец и ягоду эту на смоковницу подсадил.
– А ежели б выдал кто?
– Некому. Вот тебя отец заподозрил, что к жрецам перекидываешься, за юбку выслуживаешься, – велел от двора взашей гнать.
– А теперь?
– Лопух белый. Теперь мы одним волосом повязаны. Что два соседских нечестивца. Жреца-то сообща задавили.
Инебел вздохнул, невольно повел глазами в сторону нездешней обители – ни с кем-то не хотел бы он быть повязанным. И почему это не дано каждому в отдельном доме жить, по собственному разумению? А то ведь ни на кого глаза не глядят. Отец с матерью все в спину пальцами торкали: не по уроку усердствуешь, не по красильному назначению вопросы задаешь… Потом вот эти. Сперва оттолкнули, теперь притянули. А ведь чем они дышат – не любо ему. Все дым чужой. Не напитаешься, не обогреешься, только голова заболит.