Фома и Ерёма. Сказ - стр. 6
Фома помнил, что у него была большая семья – дед с огромной головой под потолок, два молодых парня, сестра (которую вроде бы звали Любой), отец и мать. Вот почему-то лицо отца он вообще не запомнил, а мама была светловолосая, с голубыми глазами, пахла тестом и молоком. Мама была добрая и грустная. Каким был папа – он запомнить не успел.
Он знал, что родился в Холмской губернии (сейчас это город Хэлм на востоке Польши). Что когда началась большая война, отец ушёл на фронт унтер-офицером. А потом бои начались возле его дома – и он лишился матери – но не помнил, как это произошло. То ли она погибла при обстреле или бомбёжке, то ли просто потерялась – точнее, потерялся он, поскольку совсем маленьким оказался в детском приюте при женском монастыре где-то на окраине Рязани. Тот приют был небольшим – детей в нём было не больше пятнадцати. Но уже там Фома научился грамоте – и мог читать письма с фронта от отца – унтер-офицера русской императорской армии Петра Щуцкого. Из этих писем он и узнал, где родился. Только отец не написал – когда. Поэтому датой рождения выбрали день, когда его привезли в приют – 10 ноября. Но на месте года рождения – оставили прочерк. Письма от отца приносили в приют какие-то молодые люди. А потом их перестали приносить. Фома спрашивал – почему? Сначала ему ничего не объясняли, а потом сказали, что его отец пропал на фронте без вести – поэтому и писем больше не пишет. Фома не очень понял, что такое «пропал без вести» – не мог же отец просто взять и куда-то исчезнуть, тем более он ему многое еще не успел рассказать про семью, маму и год рождения. Но потом другие дети ему сказали, что пропал – это значит, погиб на войне. В том приюте у многих так было.
В том рязанском приюте монашки называли Фому «ангелочком» – и когда приют посещали архиереи и архимандриты, то его выпускали к ним с приветственным обращением. Фоме не нравилось встречать архимандритов – они были толстые, бородатые и в странных золочённых одеждах. А еще ему приходилось целовать их руки – иногда они наклонялись над ним, целовали в макушку и называли его «чадо». Это ему тоже не нравилось.
Потом все вокруг стали говорить о какой-то революции. Монашки причитали, что «последние дни настают» – они были добрые, эти монашки, только очень впечатлительные. Однажды всех детей из приюта погрузили в поезд и отправили далеко на юг – в город Тирасполь. Там их поселили в большом имении – Фома почему-то решил, что в царском. Он помнил, что по большим церковным праздникам кресты близлежащей церкви освещались электролампами – в имении была своя электростанция. А еще там была большая библиотека – книги в кожаных переплетах и тисненные золотом – были и жития святых церковнославянским шрифтом – его Фома быстро освоил. Тогда он впервые прочитал про апостола Фому, которого очень обидно прозвали «неверующим» или вообще «неверным». Подумаешь, пропустил человек Воскресение Христа из мёртвых, может занят чем был или просто горевал сильно. А когда другие апостолы ему об этом рассказали, он и заявил:
– Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в рёбра Его, не поверю!
Ну Христу пришлось явиться вновь, чтобы предложить Фоме вложить перст в раны его – после чего Фома уверовал в Воскресение окончательно. Там только не сказано было толком – вложил Фома перст в рану или нет. Это всё-таки важный момент, который почему-то упустили. На погребение Богородицы апостол Фома тоже опоздал, зато успел обратить в христианство много индусов – в Индии его и казнили. Почему святого апостола прозвали «неверующим», Фома так и не понял – он же верил точно. И служил, как мог.