Февральский дождь - стр. 16
Я очень спокойно, почти вежливо и уж точно совсем не грубо, попросил хмырей прибрать за собой. Зачем? Ведь понимал, что для них сделать это – ниже их достоинства. Проще было прибрать самому. Но об этом тут же узнала бы вся общага. Тоже нефонтан.
– А банана не хочешь? – икнув, поинтересовался один хмырь.
– Хочет, – сказал другой.
Видит бог, я не хотел. У меня что-то с головой. Сорвало башню. Одному хмырю заехал в бубен, хорошо вложился, у него признали сотрясение мозга. У меня – распухла правая кисть.
В травмопункте сделали рентген. Перелом какой-то косточки в запястье. Там их столько, мелких косточек! Повезло еще, что сломалась одна. Самая тоненькая, но боль адская. Доктор кое-как наложил гипс. Точнее, лангету. Делал он это неловкими движениями, но в целом, вроде бы, правильно.
Сам признал, что вообще-то он психотерапевт. Но по специальности мало востребован. Это на западе люди стремятся завести себе личного психоаналитика. Вообще странно, что психоанализ возник на Западе, а не у нас в России. Западные люди насколько склонны к рефлексии, настолько же берегут свой внутренний мирок от постороннего вмешательства. Их неискренность с другими просто не может не приводить к неискренности с самими собой. Им не нужна вся правда о себе. Им хватает части правды. А психоанализ предполагает выворачивание человеком себя наизнанку. Другое дело мы, русские. Русский человек охотно признает себя грешником и часто готов в чем-то покаяться, чтобы облегчить душу. К тому же мы любим обсуждать и осуждать других. Конечно, мы можем не соглашаться с нашими судьями из числа ближних, можем даже вести себя грубо, но… не избегаем такого разговора, будто чувствуем, что это и есть сеанс психоанализа, только на наш русский лад.
Доктор добавил к этой краткой лекции, что перед перестройкой наша творческая элита была на пике самокопания, но это ей не помогло. Увлеклась свердловским валенком, дала себя обмануть – что могло быть глупее?
Поинтересовался осторожно:
– Как же вас угораздило?
– Вспышка.
Эскулап продолжал с умным видом:
– Так устроена наша сегодняшняя жизнь. То, что выводит нас из себя, мы преодолеваем. А срываемся на чем-то совершенно постороннем. Давайте я вас послушаю.
Он велел мне снять рубашку и начал слушать по старинке фонендоскопом.
– У вас нервное сердце – тахикардия. Дыхание поверхностное. Неужели до сих пор курите?
Меня передернуло. Какая к черту тахикардия? Я столько занимался спортом. И я уже четырнадцать лет, как бросил курить. Правда, изредка, в нервные минуты, покуриваю.
– Возраст – это не цифры прожитых лет, – сказал доктор. – Возраст – это анализы. Вот ведь какая конфузия. Перестраивайтесь, привыкайте к мысли, что у вас в любой момент что-то найдут. О смерти, наверно не думаете?
– У меня предчувствие жизни, а не смерти, – малость напыщенно сказал я.
– Жизнь начинается тогда, когда мы понимаем, как мало нам осталось, – изрек доктор. – Давайте примем обезболивающее.
Арнольд Иванович (так звали врача) полез в шкафчик, достал баночку со спиртом. Развел водой из-под крана. Выпили. По ухоженному лицу, хорошей стрижке и дорогой обуви было видно, что в годы советской власти Арнольд не бедствовал, и до сих пор не прозябает. Но сегодняшней жизнью до крайности недоволен.
Он оказался постоянным читателем нашей газеты. Так что мне пришлось отдуваться.