Февральская революция - стр. 64

Однако после победы Февральской революции и появления двух соперничающих властных органов – Временного правительства и Петроградского Совета – немцы столкнулись с новой ситуацией. Они не оказывали своего прямого влияния на каждый из этих органов, разве что через такого посредника, как М. Козловский (ближайший помощник Фюрстенберга-Ганецкого), который вошел в исполком Петроградского Совета во время его образования.

Более того, немцы опасались, что пылкий энтузиазм, с которым приветствовали смену режима почти все слои российского общества, создает угрозу образования своеобразного «священного союза», способного вдохнуть новую жизненную энергию в военные усилия России. Даже большевистское руководство в Петрограде во главе с Каменевым (Розенфельдом) и Сталиным (Джугашвили), (который вернулся из сибирской ссылки), поддалось общей атмосфере и, видимо, склонялось к принятию курса на продолжение войны с Германией как части борьбы за укрепление вновь завоеванной свободы. Лозунг «Долой войну!», использовавшийся в агитации среди масс до Февральской революции, пришлось временно снять, поскольку он угрожал расколоть революционное движение и оттолкнуть от него как средний класс, так и военных.

Немецкие власти сознавали угрозу, о которой предостерегали их русские советники, что революция могла превратиться в патриотическое движение. То, что новый режим немедленно признали западные союзники России, только усиливало немецкие страхи. Требовалось принять срочные меры, пока не ускользнули уникальные возможности, открывшиеся в связи с потрясениями в России. С точки зрения как немцев, так и Ленина, ничего не было хуже, чем консолидация режима, в котором доминировали Милюков и Гучков.

Для немцев сразу же возросла ценность таких советников, как Гельфанд и Цивин. Возможно, их ценность намного увеличилась из-за неожиданного дезертирства Кескюлы. В письме к Штейнвахсу, в котором обнаруживается некоторая склонность автора к мании величия, Кескюла сообщает о разрыве с немцами. Он пишет, что отныне их пути должны разойтись, напоминая об оказании немцам величайшей услуги посредством привлечения их внимания к Ленину[133].

Германский МИД ясно понимал, что для нейтрализации нового подъема духа русского национального единства, который мог последовать за энтузиазмом февральских дней, немцам следовало поддержать любую группировку, сколь бы она ни была малой и незначительной, выступающую против продолжения войны Россией. Интересно отметить, что одним из первых деятелей, которые попали в поле зрения немцев в качестве возможных проводников пораженчества, стал бывший большевистский депутат 4-й Думы Малиновский. О нем выше уже шла речь[134]. Идея его использования немцами умерла, едва возникнув. Когда в Петрограде открылись архивы секретной полиции, председатель Думы Родзянко объявил, что Малиновский все время своего пребывания в парламенте служил на самом деле информатором МВД. Поэтому немцы обратили свое внимание на Ленина.

Важнейшую весть о революции в России Ленину передал австрийский социал-демократ Бронски 14 марта (по новому стилю). 16 марта он получил подтверждение этого в официальных сообщениях из Петрограда. Новость пришла неожиданно, но Ленин сразу понял ее важность для своей судьбы. И все же он противился искушению предаваться бурным восторгам, с которыми революционеры в России и за рубежом встретили революцию. Первой реакцией Ленина на известие о событиях в России были горечь и готовность продолжать борьбу. 16 марта он писал Александре Коллонтай: «Только что мы получили вторую порцию правительственных телеграмм о революции в Петрограде 1 (14) марта. Неделя кровавых сражений рабочих, и вот у власти Милюков, плюс Гучков, плюс Керенский! Все в соответствии со «старыми» европейскими образцами…