Фатум. Том третий. Меч вакеро - стр. 23

– Да, иначе я представлял встречу со старшим сыном уважаемого Эль Санто… – еще раз покачал головой Игнасио,– и это в такое-то время… в наших краях…

Он молчаливым укором стоял перед драгуном: большой, крепко побитый сединой, с широким католическим крестом на груди. С тем самым, коий они, будучи детьми, так любили рассматривать, когда их родовой дом посещал настоятель из Санта-Инез.

Луис стряхнул воспоминания, как крошки со стола.

– Что-то вы не торопитесь, патер, принять дорогих гостей. Или вы уже позабыли обычаи предков? Взгляните на этих усталых, голодных бедняг.– Он чиркнул взглядом на двигающиеся по атрио гривастые каски, желтые мун-диры с пунцовыми эполетами и заключил: – Вам их не жалко?

Глаза настоятеля превратились в сверкающие серые прорези, ответ был веским и твердым:

– Честные католики не врываются в чужой дом как мамелюкская23 бандейра24. Люди твои вели себя почище волков в овчарне!

– Опомнись, старик! – слова монаха пырнули самолюбие молодого идальго.

– Это ты опомнись, сын мой! И не забывай заповеди, данные нам Христом.

Драгун чуть улыбнулся, в глазах его вспыхнул факел испанской крови.

– Сбавь тон, старик, за такие проникновенные речи любому другому я бы уже давно затянул на горле шнурок святого Франциска!25

– Знаю, Луис… Как знаю и то, что сила в твоих руках, а жизнь моя в руках Господа.

Они долго молчали, покуда Луис не изрек:

– Ладно, падре, вы как обычно правы, мы оба покипятились, останемся друзьями.– Он выкинул руку и, гоняя под кожей желваки, добавил: – А право принимать решения оставим за Создателем.

– Верно, сын мой… – глаза Игнасио потеплели. Он крепко пожал руку и с оглядкой шепнул: – Завтра празд-ник Святого Хуана… Зайди ко мне до торжества… Есть разговор.

Кот Пепе лежал ночным калачом на хозяйском комоде и смотрел на Игнасио. В его сонных глазах, янтарных, как песчаное в солнечный день дно, покоилось что-то значительно большее лени. В их прозрачном стекле отражалась согбенная молитвой фигура хозяина.

Монах просил Бога даровать ему силы и вновь отбивал поклоны, и безмерно напрягался в поисках конечного решения. Гибли люди, гибли ужасной, непостижимой смертью; и он, отец Игнасио, был бессилен что-либо изменить. Голова трещала от вопросов. Падре напоминал оголенный нерв. Решать приходилось только ему – это было жизненно необходимо. Но решить эту задачу он не мог.

Кот вдруг зашипел, вскочив на лапы, выгнул спину черной подковой. Миг – нырнул с комода, прижался к ногам хозяина. Игнасио прислушался: за окном глухо стояло смоляное пятно ночи.

– Наконец-то все угомонились.– Он вспомнил, сколько ему и коррехидору Аракае пришлось попотеть, прежде чем с грехом пополам удалось разместить на постой драгун.

Очаг догорал, и мрак, поселившийся по углам обители, медленно ширился, змеился к центру, будто живой.

Священник взял пару шишковатых поленьев в углу у стены, где хранился запас дров, и положил на мерцающий рубин углей. Пламя жадно облизало их огнистым языком, защелкало под корой, затрещало. По стенам заскакали карминовые отблески, поползли неясные тени, а падре Игнасио стоял недвижимый, ощущая торопливо бегущее тепло, и смотрел, смотрел в огонь…

За окном клубился мрак, и бриз с океана сотрясал дряхлую оконную раму, шептал в частоколе, будто ведьма, ворожившая сквозь редкую гниль зубов.