Фантастический Калейдоскоп: Механическая осень - стр. 18
– Что там? – спросил он. – Жертвоприношение?
– Дети, – пожал плечами Рогов.
– Как они тебе? – поинтересовалась Дарья, укладывая продукты в автономный холодильник.
– Очень непосредственные и живые, – сказал Рогов, читая маркировку последнего контейнера. – Курица в панировке. У меня вообще сложилось впечатление, что они вполне самостоятельны, как сообщество.
– А вы знаете, чему мы их научили? – Глаза женщины блеснули. – Мы научили их спать!
– О! – сказал Храпнёв.
– Блин, Лёшка! – стукнула его кулаком в плечо Дарья. – Это на самом деле было трудно.
– Ай! – Храпнёв потёр место удара. – Это было вполне нейтральное «О!».
– Саркастическое, – сказал Рогов. – Я угощу?
Он показал на курицу в панировке.
– Да, можно, – кивнула Дарья.
– Тогда воркуйте.
Рогов пропал в темноте проёма. Детский гомон через секунду прорезался снова, потом его перекрыл бодрый голос:
– А что вам дядя Саша принёс? Ну-ка!
Дверь отсекла восторженные крики. Храпнёв мысленно её поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки.
Героическая дверь!
– Поворкуем? – спросила Дарья.
Они сели на скамью, сделанную из трёх, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнёв приподнял руку, и Дарья протиснулась под неё головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнёв приобнял.
– Всё же как ты? – спросил он тихо.
– Занимаюсь тем, чем хочу, – ответила Дарья.
– А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьём шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.
– Романтика!
– Ага. Может, вы с ним помиритесь?
– Мы не ссорились, Лёш.
– А выглядит иначе.
– Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.
– Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…
– Я считаю, что это наше будущее.
– Чьё? Твоё, моё и ещё шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?
– Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.
Храпнёв, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.
– Хочешь на них посмотреть?
– Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?
– Они теперь держат форму.
– А пальцев на руках?
– У большинства – по четыре. Но у Симки уже пять.
Храпнёв погладил Дарью по волосам.
– Бедная, ещё три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.
– И научу! Рисунки видел?
– Рисовали под присмотром учителей?
– Да.
– Дашка, – сказал Храпнёв, – ты посмотри трезво. Они – дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат – язык, связки, прочее?
Женщина помолчала.
– Я знаю, Лёш, – сказала она наконец. – Но они учатся.