Фантасмагории о Гоголе и Лермонтове - стр. 4
Гоголь вмиг протрезвел, душу бережно на место положил, дивится:
– Это что же, Иван, ты их здесь хранишь, а потом по всему свету рассылаешь?
– Ну загнул, Василич! Любишь этакое величавое! По всему свету пусть индусы рассылают, а мне свою бы деревню обеспечить, свой родной дух сохранить!
– Любопытно!
– Кому любопытно, а кому работёнка! Уловить да сберечь, да чтобы не попортились, да чтобы пристроить надёжно… эх, милый мой, хлопотное дело. Ой, засиделись мы с тобою! Свеча вон догорает!
Вышли из избы на волю. Домишки по пригорку выстроились. В деревне – ни души, за изгородями – темень. Иван в овчинный тулуп кутается. Гоголю мороз нипочем, хотя и в сюртуке.
Гоголь пошатывается.
– Счас, – говорит, – чёрта словлю, в Петербург слетаем!
– Чего мы там забыли? – удивляется Иван. – Всё тебя по столицам несёт! Лучше нашу деревеньку осмотри, вся-то с версту, а непростая! Вон, вишь, там, вдали, темнота?
– И что?
– А всё! Дальше – конец Света!
Гоголь в усы посмеивается, ехидно так.
– Ах, не веришь! Не веришь! – распалился Иван. – Пойдем!
Схватил и тянет Гоголя за собой, да споткнулись под горой. Иван задом, Гоголь передом – в край неба и врезались! Иван валенки вытягивает, матерится, а Гоголь голову просунул за полог неба и любуется.
– Красотища какая! Звёзд понатыкано! Месяц блестит!
Иван катанки поправляет, на краю Земли усаживается.
– У тебя, Василич, в «Ночи перед Рождеством» не хуже!
– Нет, здесь красивее! – не соглашается Гоголь. – Признаюсь, не ожидал, что и взаправду так! Ой, вон и лестница! Как мечтал: «Лестницу мне, лестницу!» Слышь, Иван, давай полазаем!
Иван отвечает:
– Мне почто! Я посижу, ты забавляйся! Катайся, кувыркайся, карабкайся, только в Бездну не свались!
Гоголь на первую ступеньку поднялся.
– О-го-го! Земля бескрайняя!
– А чем выше залазишь, тем она бескрайнее кажется. Я энто высоко поднимался, аж Америку видать!
– Ишь ты!
– Поди ж ты!
– Ой-ли!
– Гой-ли!
Оба смеются. Веселье пуще прежнего. Гоголь снежок слепил, взял и швырнул вниз.
Вдруг замело по Москве, завьюжило. Налетел ветер, сыпанул снегом.
– Бр-р! – крякнул жандарм и обернулся на похоронную процессию. На санях бы давно домчали до Данилова монастыря! Экое выдумали – на руках нести! Охраняй тут, за порядком следи!
– Поторапливайтесь, господа, непогода!
– Ерунда! – отозвался молоденький студент, нёсший гроб с Гоголем. – Шалость природы! Озорничает кто-то! Сейчас успокоится, солнце выглянет, мороз вдарит!
И впрямь – утихло!
А студенту смешок послышался. Почудилось ему, что будто из гроба смешок-то! Кто знает, кто ведает!
Хорошо, что смена подоспела, другие сотоварищи гроб взяли. Студент поотстал, перекрестился.
Гоголь вволю по лестнице полазил, на мир поглядел, диковин разных повидал, ублажился и успокоился. Вниз спустился, к Ивану на краешек присел. Сидят, ногами болтают, речи ведут.
Гоголь вопрошает. Иван завирает.
– Выходит, любезный, мир всё-таки по Птолемею устроен?
– Як кому треба, так и устроен! – сказывает Иван в ответ. – Мне этот мир поболе нравится – в ём и живу! Тебе, Василич, кажись, такой мир тоже люб был?
– Люб! – соглашается Гоголь.
– То-то и оно! – Иван вдруг зарыдал, запричитал, заохал притворно. – У-у, Коперник проклятый! Такую красотищу порушил! А учёная братия и вовсе доконала! Разбили мирозданье! Прежде я до Сириуса по лесенке за пять минут добирался, с тамошними мужиками погуторить, а ноне… Разлучили нас учёные, книжники треклятые! Расстояний напридумывали: парсеки-сусеки, год святовой! Эх, жалость! Хорошие мужики были – сируяне! Самые близкие соседи! А теперь! Про остальные звёзды и не заикаюсь! Вселенную и ту раздули умами своими запредельно: ни мыслью, ни взором не окинешь! – Иван слёзы утёр. – Хоть и неохота, а супротив науки не попрёшь! Приходится подчиняться!