Фантасмагории о Гоголе и Лермонтове - стр. 6
Только выкрикнуть успел, как из избушки вдруг тарелка вылетает, за ней блюдце, перебранка слышится.
– А-а… – Иван от очередного блюдца увернулся и Гоголя к земле прижал. – Началось! Панкрат со своей ругается. Не до нас им, Василич, да и мне неохота в чужие скандалы встревать. Айда отсюда! Да пригнись, тебе говорят, зашибут ненароком!
Чуть поодаль отошли, Иван ну хохотать.
– Слышь, а когда шибко ругаются-то, когда разойдутся не на шутку, куда только не швыряют что ни попадя и куда только эти ихние вещички не заносит по искривлённому-то пространству! Ой, умора! Всех учёных в путаницу ввели! И поделом им!
Так в весёлом расположении духа добрели они до середины деревни. Глянь – колодец-журавль! Но уж больно странен на вид: ни тропинки к нему, ни водицы замёрзшей возле сугроба. Ведро пустое болтается. В колодце что-то завывает да постукивает.
Иван притих.
– Тс-с! Место проклятое – стороной обходить надо. Человеков засасывает!
Гоголю тоже жутковато стало, за Ивана спрятался. Идут бочком, на колодец косятся, Иван нашёптывает:
– Не про нас это место… не про нас… Ой, сколько там любопытных сгинуло! На мою бытность один лишь возвернулся, Илья несчастный… и то всё бредил-бредил да вскорости и помер.
– О чём гуторил? – прошептал Гоголь.
– А не пойми о чём! О космосе большом, запредельном… о какой-то «чёрной дыре»… Я так разумею: куда-то его там лихо закинуло, что он над всей нашей Вселенной возвысился, всю её враз окинуть взглядом смог… в горячке кричал, что Млечный Путь якобы есть волос в носу, а сама Вселенная – по сути и есть преогромный Нос, из звёзд наших, словно из атомов, состоящий!
– Нос! – вскричал Гоголь.
– Да, Василич! Прав ты был насчёт носа! Жаль, Илья дальше Носа ничего разглядеть не сумел: чихнул тот, его назад и выбросило. А может, сие и есть предел познания? Зачем нам дальше носа-то видеть, а?
– Гм! – закряхтел Гоголь, диву дивясь.
И колодец в ответ: дых-дых!
Наши путники как припустили, ног под собой не чуют, не заметили, как и до Маланьи домчались. А та и впрямь словно ждала – ну блины из печи метать! С пылу с жару! Во рту так и тают! А мёд! А приправы! Наливка густая, хмельная! Морс из морошки! Чай брусничный!
Гоголь с Иваном за столом сидят, на Маланью поглядывают да знай за обе щеки уплетают!
– Вот она – Русь! – восклицает Иван. – Пока идём-бредём – философствуем, а как дошли – всё из печи мечи! Выпили-закусили – покой и благодать, не до философии – лишь бы подремать!
– Ой, Николай Васильевич! – ухаживает Маланья. – Вы Ивана-то не больно слушайте. Он у нас завиральщик известный! Вот счас блинов отведаем, я вам сама деревню нашу покажу. На сытый желудок она вовсе другою вам покажется, ой другою! У нас такие бабёнки проживают! Весёлые, на язык вострые! Вмиг вам по душе определим, окрутим для любви и счастья! Да я и сама не прочь. Дюже вы мне любы… об нас, женщинах, жаль, мало написали! То панночки худющие, то дамочки злющие! А сами-то вы добрый… добрый…
Маланья воркует, боками водит, вокруг Гоголя хороводом ходит. Смотрит Гоголь – и вправду женщина расчудесная! Губы крендельком! Ручки пухлые! Тело дородное! Бёдрышком ненароком коснётся – ух-х!
Гоголь на что холоден да костляв – и то его пробирает. Созорничал, ухватил Маланью за талию! Та смеётся, рядышком присела.