Фальшивый муж для мамы Снегурочки - стр. 7
Я откидываюсь на клочковатую подушку и пытаюсь собрать в кучу расползающиеся мысли. Выходит плохо. Слабость берет свое и я проваливаюсь в полубред, из которого меня выдергивает санитарка, ставящая поднос на прикроватную тумбочку. Понимаю, что я ужасно голодна, вдыхаю запахи пищи. Даже смотреть не могу на то, что принесли, не то что пропихнуть в себя угощения: чай воняющий половой тряпкой, каша синяя и противная, кусочек хлеба, намазанный маслом. Только вареное яйцо еще можно проглотить не жуя, потому что оно не совсем отвратительное на вид.
Я бродяжка. И меня никто не ищет. Иначе чем объяснить то, что я тут, в этой убогой палате? Слезы сами брызжут из глаз. Мне страшно. А еще… У меня есть дочь. У меня? Интересно, какая она? Не интересно. Боже, что происходит? Грудь до боли распирает при мысли о том, что где-то, совсем рядом, может за стенкой, лежит в кювезе маленькая девочка, оторвавшаяся от меня, отпочковавшаяся. И я совсем не уверена, что хочу знакомиться с ней. Я даже не помню, как носила ее под сердцем. Мне страшно. Ужасно страшно. Я себя то не осознаю, а тут ребенок. Дочь. Какое объемное и цельное слово. Звучит как что-то огромное, хотя младенцы же крошечные.
– А вдруг я вспомню… – шепчу я, глотая вонючий чай, вместе с горькими слезами. – А вдруг я не смогу ей дать счастливую жизнь. Что тогда?
Глава 4
Тимофей Морозов
– Вовчик, ну прости меня, – трогаю за маленькое плечико моего мальчика. Он лежит на диване, отвернувшись носом к спинке. Даже не пошевелился, когда я вернулся. И на мое приветствие не отреагировал. В его глазах я предатель и обманщик. Черт, что ж все так сложно то? – слушай. Ну так вышло. Понимаешь?
– Я не обиделся, пап, – на меня смотрят припухшие глазенки. Плакал. Мой маленький сын плакал. И это я виноват в его несчастье и его слезах. – Просто…
Все не просто. Все очень сложно. Ему нужна мать, забота, нормальное питание. Ему нужно чтобы кто-то был рядом постоянно, чтобы помогал уроки учить, гулял с ним, играл. А я если не на работе, то принимаю блин роды у подобранных на улице чужих баб, вместо того, чтобы бежать домой к мальчику, которому очень нужен.
– Вов, так вышло, понимаешь. Там история такая случилась…
– Я все понимаю. Ты зарабатываешь деньги, чтобы мы могли нормально жить. Просто… Я просто скучал по маме. Пап, почему она так поступила? Из-за меня? Потому что она устала за мной ухаживать, да? Так пусть вернется, я сам буду все делать. Все при все. Честно. И учиться буду на одни пятерки. И не буду ее огорчать. И не стану ее вещи трогать.
– Вовка, ну что ты такое говоришь? – горло словно удавкой стягивает. До боли. С трудом проталкиваю глупые слова успокоения, которые не принесут облегчений ни мне, ни моему сыну. – Просто так иногда случается. И в этом совсем не виноваты дети, понимаешь?
– Понимаю. Ужин на столе, – серьезно говорит Вовка. – Иди поешь.
Я иду в кухню. В груди огромная черная дыра, заполненная всепоглощающей материей. Тарелка на острове, трогательно покрытая салфеткой. Сэндвичи, немного кривоватые, кажутся мне произведением искусства. И кофе в кофейнике, бледный и прозрачный, наверняка вкуснее я и не пил никогда. Никогда. Не могут маленькие мальчики быть такими взрослыми. Вовка стоит в дверях кухни, смотрит на меня взглядом даже не взрослого, а пожилого и пережившего все, человека. Улыбается, видя, как я заглатываю его стряпню. Маленький, ушастый и трогательный.