Эволюция религиозных верований. Курс лекций (1927–1928) - стр. 34

Теперь вы можете понять происхождение этих запретов и предписаний. Хотя по существу они в корне довольно сложны, но наше ощущение их совершенно простое, потому что наша психология такова же, как и психология первобытных людей. Мы не спрашиваем, почему нельзя не носить фрак, а просто, когда идешь без фрака, чувствуешь себя как будто голым.

Это то же самое явление, как и явление языка. Есть теория, что язык в начале состоял из односложных слов, например, китайский язык, который теперь имеет односложные слова и который пережил огромную эволюцию. Это был чрезвычайно сложный, многоуровневый, язык, а теперь у него установилась односложная форма, но она, с одной стороны, явилась в результате очень большой эволюции, а с другой стороны, по существу она, вероятно, напоминает (и есть данные, что напоминает) самую древнейшую односложную форму, которая лежит в начале языка, ибо одни и те же законы действуют и в первобытном и более современном человеческом образовании. Таково наше восприятие табу, запрета. Независимо от его сложного происхождения, оно то же самое простое, элементарное, безолицетворенное, какое было бы в начале религии. Это есть анализ практического подхода.

Теперь я попытаюсь дать анализ первобытного религиозного ощущения.

Мы можем сказать, что в современном человечестве, начиная от более высших форм и кончая чрезвычайно древними, мы имеем рядом с олицетворением, рядом с духом, душой и амулетом неопределенные религиозные ощущения. И так как по нашему методу мы идем от неопределенного к определенному, то я попытаюсь установить, что это неопределенное ощущение есть самое древнее религиозное ощущение. Это ощущение, которое у некоторых народов называется терминами мана и оренда. Мана и оренда – это есть неопределенное религиозное бытие, из которого вытекает запрет. Когда спрашивают, что такое табу, отчего табу, то большей частью не ссылаются, но если хотят сослаться, то ссылаются на эту неопределенную религиозную матрицу. Надо сказать, что мана и оренда взяты из индийских и полинезийских элементов, но и в религии наших сибирских туземцев есть такие элементы, и, может быть, будет более уместно сослаться на них. Например, возьмите чукоч, коряков, камчадалов – у них есть общий термин – наргиние, а у эскимосов – исня. Это в точном переводе – найденный мир. Наргиние – это значит «вон», «вне», это то, что находится вне нас – внешняя природа, мир, то есть все, что противоположно нашему внутреннему миру.

Если мы пойдем по этому пути дальше, то получаем ощущение мира такое, как мне формулировал один из моих приятелей – тунгусский шаман, что у моей души тысяча рук и они такие длинные, что хватают во все концы этого самого наргиние. Поэтому вы видите, что нагриние – это есть религиозное ощущение, отделенное от человека. Это восприятие есть стремление, щупальца, которые протягивает человеческий дух, чтобы воспринять находящееся вне его. Здесь вопрос стоит таким образом: мы присутствуем при первом разделении субъекта от объекта. Религиозные ощущения начинают формулироваться тогда, когда человек отделяется от мира, когда начинает ощущать, что мир – это есть одно, а человек – другое.

Между прочим, точно так же идет развитие языка, точно так же идет развитие числа. Развитие числа и языка идет так: число имеет три лица – я, ты, он. Я – это бытие, он – это есть мироздание, а ты – это есть социальный элемент языка. Формула языка социально-философская должна быть такая: я тебе говорю о нем. То же самое и с числом. Основное число есть 2. Есть целый ряд исчислительных систем: 1, 2, 2+1, 2+2, 2+2+1. Вы, вероятно, это знаете. В дальнейшем является 3, и для нас 1, 2, 3 – те же основные элементы в исчислении. Причем один – это я, два – это ты, три – это он. Опять тот же самый анализ.