Эвкалипты под снегом (сборник) - стр. 31
Снег застал ее как раз на середине дороги, что вела от эстакады к их коттеджному поселку. Он, как и день назад, навалился неожиданно, и был такой густой, что заставил Ирину остановиться. Боясь лихача, съехала на обочину. Опустила стекло и стала слушать необыкновенную тишину, спустившуюся вместе со снежными хлопьями на землю. Тишина вокруг стояла такая, что, казалось, слышен был сам шорох падающего снега.
Снег падал, будто шепча, не внушая надежды, то ли о потерянном счастье, что только помануло да и бросило, то ли о том, что его никогда и не было. А может быть, тихо-тихо плакал, будто сам ей жаловался на невыносимость жизни.
Закрыла окно и, нажав на педаль, помчалась в город по еще хорошо заметной дороге.
Артистка
Панка
Уже все спали – дети на печи, мать, постанывая во сне, на лавке. По стенам, только задула лампу, с шорохом пополз прусак. Подумала уже в полусне, уже в легком забытьи, что надо бы сходить к старой больной Садовничихе да обмазать ей избу изнутри, а то сожрут ее зимой клопы да тараканы – столько у нее их там расплодилось в старых деревянных стенах.
Теплый носок, который она обязательно вязала перед сном и не укладывалась спать, пока не закончит, грел, чуть покалывая, ногу.
Вскрикнула на печи во сне, будто перед прыжком, младшенькая Анюта и тут же, вслед своему крику, весело хохотнула…
– Набе-е-галась, – улыбнувшись дочкиному смеху на самом краю глубокого сна, с умилением подумала Панка.
Но что-то сдергивало ее с самого тонкого края, что-то мешало ей, не давало нырнуть, как в омут с головой, в спасительный сон. Не найдя в себе сил присесть, чтобы дотянуться рукой, стянула, потерев нога об ногу, просторный, только что связанный носок из самопряженной шерсти – может, это он колет, сон отгоняет. В лицо ударил лунный снопик, проскочивший через низкое окно. Прикрыла, не найдя в себе сил от него отвернуться, глаза ладонью. Что-то мягкое щекотнуло лицо. При лунном свете оглядела ладонь – край суровой, кольцом завязанной на безымянном пальце нитки, отмотался и щекотал ладошку. Не сумев распутать, перекусила нитяное кольцо и, решительно рванув свое изломанное дневной работой тело на бок, отвернулась к стене:
«Спать, спать… Скоро вставать…»
Уже три года, как Панка похоронила мужа – знатного тракториста, имевшего даже в войну за свой необходимый колхозу труд бронь от фронта. Завидовали тогда ей селянки – муж дома, не боишься, что убьют… А он, когда уже и война кончилась, и даже понемногу стали о ней забывать, в марте, перегоняя новый трактор из МТС в колхоз, чуть не провалился с ним под лед. Возле самого берега лед не выдержал. Но на последнем сильном рывке, не растерявшись, успел Василий, наддав газу, выхватить трактор из ледяной крошки. И заглох тот, захлебнувшись водой, уже почти на самой кромке, не сумев перескочить вставший перед ним дыбом ломаный ледовый затор. Пришлось лед расчищать да быков пригонять, чтобы вытянуть его. Бегал вокруг трактора Василий в мокрой одежке и запускал его, почти оледенев. В бане отогревали, а не отогрели. Слег с воспалением и не поднялся.
На тракторе сейчас Михаил работает, чья жена Анфиса особенно завидовала, что и Панка сама молоденькая, и муж у нее не на фронте. А Василия нет.
Рыдала-голосила Панка, не жалея горла: Как жить? Как жи-и-ть? Спрашивала его, лежащего посреди избы на столе, безучастного, и даже будто помолодевшего, с чужой строгостью на лице.