Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - стр. 34

Теория романа, невзирая на название, не является настоящей теорией, системой романа, поскольку неуверенность в будущем, отмечаемая Лукачем в конце книги, мешает завершению построения такой системы. Именно из-за этой незавершённости Теория романа – это эссе, порядок которого близок к порядку Души и форм. В Теории романа мы находим с одной стороны Гомера и Данте как выразителей закрытых цивилизаций Античности и Средневековья, с другой стороны – Сервантеса, Гёте и Флобера для «проблематических» цивилизаций современной эпохи, и, наконец, Достоевского для грядущего мира. В отношении двух первых и последнего не говорится об автономных художественных формах в отличие от современных писателей, для которых целостность остаётся абстрактной и может осуществляться только в произведении искусства. Это последнее предполагает, в действительности, существование «диссонанса» – потеря смысла, мир, предоставленный бессмысленности – который посредством форм утверждается и отрицается в одно и то время. Поэтому Лукач придерживается мысли, что «Искусство всегда, по отношению к жизни, является чем-то ‘вопреки’ (trotzdem); образование формы – это самое глубокое подтверждение наличия диссонанса, какое только можно предположить» (TdR, 99).

Существенное – выявляющее диссонанс – отличие между тем, что писалось ранее и что будет написано позднее, состоит в том, что прежняя литература – это пассивное видение заданного смысла, последующая же – это воспроизводство посредством форм смысла, который обнаруживается лишь постольку, поскольку объявляется не заданным, но сотворённым. В действительности, сегодня, утверждает Лукач, «Мы открыли продуктивность духа… и наша мысль без конца следует дорогой приблизительности, которая никогда не становится завершённой. Мы открыли возможность придавать форму… Мы нашли в себе самих единственную истинную субстанцию» (TdR, 61). После Канта эстетика занимает место, которое в античности было занято метафизикой: место, где возможна целостность. Потеря имманентности смысла в жизни, или же органичная целостность, – это условие автономии искусства и, следовательно, сотворённой целостности: «распад и недостаточность мира – это предпосылки к существованию и становлению сознания самого искусства» (TdR, 66). В конечном счёте, романная форма и вытекающая из неё временная структура смысла выражают необходимость поисков смысла, который невозможно более найти в самой жизни, но можно передать только в произведении.

Если в Душе и формах целостность казалась достижимой только для героя трагедии и только в момент смерти, – это потому, что от Лукача пока ускользает свойство эпоса: имманентность смысла в жизни. Так, в Теории романа утверждается, что именно связь с существующим, с жизнью, характеризует эпос и отличает его от трагедии (см. TdR, 74). Лукач видит в романе новую форму эпопеи: «Роман – это эпопея эпохи, для которой обширная целостность жизни не задаётся более чувственным образом, для которой имманентность смысла в жизни становится проблематичной, и которая тем не менее стремится к целостности» (TdR, 83). То, что сближает роман с эпосом – это тот факт, что предметом для обоих является жизнь. Единственное, что в то время, как для эпоса жизнь уже наделена смыслом, для романа жизнь его лишена; отсюда следует необходимость обрести этот «утраченный смысл» посредством той формы, которой является сам роман. Но для того, чтобы роман достиг своей цели, «все расщелины и пропасти, которые влечёт за собой историческая ситуация, должны быть включены в отображение, и не могут и не должны маскироваться композиционными средствами»