Ёськин самовар - стр. 17
Для Иосифа, выросшего среди мазанок и одноэтажных сельских домов, гостиница «Москва» в Туле выглядела почти как небоскреб – монументальная, деловая, чужая, но оттого еще более привлекательная. Огромное кирпичное здание строгой геометрии на пересечении улицы Путейской и Красноармейского проспекта нависало над площадью, словно хранило в себе какой-то особый городской ритм. И теперь он наконец мог запечатлеть его – на свой собственный фотоаппарат.
***
Еще утром, в столице, выйдя из мавзолея, он с наивной прямотой заметил:
– Была б у меня фотокамера – щелкнул бы щас Ленина в гробу… В Аккемире потом все обзавидовались бы!
Матрена Федоровна прыснула со смеху и только махнула рукой:
– Осип, да ты что! Фотоаппарат бы тебе не помог. Там даже дышать положено строго по уставу, не то что снимать! Ты что, вывеску при входе не видел?
Он растерянно покачал головой.
– Запрещено это! Категорически.
Он промолчал. В ту минуту до него дошло, насколько мимолетным оказалось это прикосновение к «вечному».
– Ну что, чем займемся? – спросила москвичка, ссутулив плечи. У нее был выходной, и она выглядела чуть потерянной – как человек, которому вдруг разрешили пожить для себя, но он не знает, что с этим делать.
– Твоя электричка через три часа, – добавила она.
Иосиф развел руками, пожал плечами – идей у него тоже не было.
– А я знаю! – озорно блеснула глазами фельдшер. – Пошли. Успеем.
И он пошел за ней – не спрашивая куда.
После выхода из мавзолея они, не спеша, прошлись вдоль Красной площади. Осеннее солнце, наконец, поднялось над московскими крышами, подсушило булыжную мостовую, и воздух стал чище, легче – будто и сам город немного выдохнул.
– Тут недалеко ГУМ, – Матрена Федоровна подхватила парня под локоть. – Когда еще у тебя будет возможность туда заглянуть?
Иосиф вновь пожал плечами: он ни разу не был в настоящем магазине, где продают «все и сразу». Для него ГУМ был чем-то вроде сказки – знакомым по телевидению, но абсолютно нереальным. А теперь он сам шел мимо фасадов с арками, из которых веяло богатством и столичной сдержанной роскошью. Высокие витрины, кованые фонари, внутри – полумрак и светящиеся вывески. Люди мерили костюмы, примеряли туфли, выбирали духи. И он – среди них.
– Подожди, – сказала вдруг Матрена Федоровна, и, оставив его у прилавка с сувенирами, быстро нырнула в соседний отдел. Вернулась с небольшой коробочкой, обернутой тонкой, чуть блестящей бумагой.
– Это тебе, – протянула она, глядя ему в глаза.
– Нет… Вы что… – растерялся Иосиф, – не надо… Я не могу принять…
– Можешь, – твердо сказала она. – Это не прихоть. Это приказ. Будешь мне каждую неделю письма писать. И фотографии туда вкладывать. Чтобы я знала, как ты живешь, как меняешься. Обещай!
Он молча кивнул, чувствуя, как в горле встает ком. В руках у него лежала пластмассовая коробочка с надписью «Смена-8М» – та самая, о которой читал раньше в совхозной библиотеке. Простая, но настоящая. Его первая фотокамера. Его собственная.
Из открытых окон ГУМа доносился запах ванили и свежеиспеченных вафель. Кто-то смеялся, кто-то щелкал семечки. А он стоял посреди этого столичного гомона с фотоаппаратом в руках и чувствовал, как невидимая нить тянется от этой женщины – незнакомой, но ставшей такой родной – прямо к его будущему…