Ёськин самовар - стр. 19
На повороте, за запотевшим стеклом трамвая, промелькнула "Катюша" – легендарная боевая машина на постаменте. Словно застыла в атаке, с поднятыми к небу направляющими, она стояла одна среди редких деревьев и разбросанных клочков земли, напоминая о грозных днях, когда Тула держала оборону.
И про эти времена, о которых кричала своим безмолвием «Катюша», Иосиф много читал в поселковой библиотеке Аккемира. Читал взахлеб – о подвиге туляков, о том, как заводы работали без передышки, как женщины вставали к станкам, а школьники собирали металлолом. Все это казалось тогда далекой и чужой легендой. А теперь вот – наяву, за окном трамвая, среди улиц, где все еще живо эхо тех суровых лет.
– Только ты, поди, заблудился, – продолжила соседка по сиденью, приглядываясь к нему. – Училище-то на проспекте Ленина. Это тебе совсем в другую сторону.
– Я знаю, – кивнул Иосиф. – Просто… у меня тут одна знакомая бабушка. Хочу ее проведать.
– А зачем тогда на самоварный едешь?
– Тетя Мотя сказала, что работает вахтером в мужском общежитии самоварного завода.
– А, ну тогда тебе действительно до остановки "Глинки". Только там смотри: не спускайся вниз, к Патронному заводу. Иди в противоположную сторону, к стадиону. За ним, на улице Шухова, как раз и находится то общежитие.
В этот момент трамвай неторопливо проехал мимо трехэтажного здания строгой формы – светлый камень, узкие окна, сдержанный фасад. Над входом возвышался бетонный козырек, к нему вели массивные ступени с аккуратными металлическими перилами. По бокам – клумбы с цветами, ухоженные, хоть и простые. Все здесь дышало деловитой аккуратностью: типичная советская архитектура с легкой ноткой официальной важности. Вдоль асфальтированной дорожки – два щита со снимками: «Гордость Пролетарского района» – десятки лиц, выстроенные в ровные ряды.
Рядом, сразу за серым, безликим зданием райисполкома и покосившимися деревянными избушками, вдруг потянулись дома совсем другой породы. Они бросались в глаза – вытянутые, ровные, будто вытесанные по лекалу, с идеальной кладкой красного кирпича, с карнизами над окнами, балкончиками с фигурными перилами и аккуратными светлыми вставками в верхних этажах. В этой сдержанной, немногословной архитектуре было что-то чужеродное, непривычное.
Иосиф смотрел на них с удивлением. Такое он видел впервые – не на картинках, не в книгах, а вживую.
– Немцы строили, – тихо пояснила попутчица. – Военнопленные. Вот уж кто умел на совесть делать. Каждый мечтает квартиру в таком заполучить.
Парень невольно потянулся за фотоаппаратом и сделал подряд несколько щелчков – будто хотел сохранить этот странный, неровный контраст.
Внутри же что-то откликнулось – тепло и больно. Тянуло вовсе не потому, что это было как и он – «немецкое». Нет. Дело было в другом.
В каждом кирпиче, в каждой линии, в каждом тщательно оштукатуренном откосе чувствовалось: делали не абы как, не для отчета, а с уважением к делу. С ощущением меры. С понятием «на века».
Он и сам таким хотел быть. Всегда, сколько себя помнил, в том же совхозе или на элеваторе, старался делать все «как для себя». На совесть. Хоть забор, хоть кормушку, хоть крышу на курятнике. И потому чужое здесь казалось не чужим – наоборот, своим. Тем самым, о чем мечтается, к чему тянется.