Елизавета I - стр. 15
Вид у него сделался ошарашенный, как и у всех остальных.
– Да смотрите, чтобы не вышло, как в Нидерландах, – добавила я, это была моя маленькая месть за недавнее оскорбление.
Расходились все удивленные – и обрадованные – тем, что все назначения сделаны. Все мысли этих доблестных воинов были уже на поле боя, а также о том, что предстояло сделать.
Теперь, когда совсем стемнело и на дворец, подобно ласковому дождю, пролилась ночная тишина, я смогла наконец отдохнуть. Мои покои, окна которых выходили на реку, на краткий миг озарились последними отблесками заката, прежде чем золото окончательно померкло. Я погладила портрет моей покойной сестры, королевы Марии, висевший на стене напротив окна. Я оставила его здесь как напоминание о ее страданиях, а также чтобы, не забывая о ее ошибках, не судить ее душу. Мне всегда казались печальными и ее глаза, в которых теплилась крохотная искорка надежды, и губы, слегка изогнутые, как будто таили какой-то секрет. С броши, приколотой к платью на груди, свисала большая каплевидная жемчужина, которую подарил ей жених Филипп. Однако сейчас – или то была лишь игра света? – ее взгляд казался не задумчивым, а хитрым, а изгиб губ превратился в ухмылку. Все полотно пульсировало красноватым светом, точно озаряемое изнутри каким-то дьявольским огнем. Она принесла испанское зло на нашу землю, связала нас с этой страной. Свадебная свита Филиппа прибыла на кораблях армады в июле тридцать четыре года назад, как прибудет вновь, чтобы довершить то, что началось в 1554 году с брака Филиппа и Марии: возвращение Англии в лоно католической церкви.
Я сделала себе мысленную зарубку убрать портрет. Что же до жемчужины, несмотря на свою ценность, она принесла с собой проклятие. Даже продав ее, я не смогу от него избавиться. Пускай отправляется обратно к хозяину. Когда все это закончится… Когда все это закончится, пусть Филипп забирает проклятую жемчужину. Она убила мою сестру, а теперь медленно отравляла комнату.
Закат догорел, и портрет снова стал таким, как обычно. Демоническое свечение исчезло. Лицо моей сестры превратилось в лицо гордой и полной надежд девушки, обрадованной прибытием жениха.
Марджори и Кэтрин, стоявшие за моей спиной, тактично молчали, хотя наверняка про себя задавались вопросом, что же я делаю. Я обернулась.
– Давайте готовиться к отходу ко сну, – объявила я. – Вас двоих я хочу оставить при себе, а молодежь отошлю на время, пока не минует опасность.
Я назначила мужа и сына Марджори командирами сухопутных войск на юго-востоке, а мужа Кэтрин – главнокомандующим объединенными сухопутными и морскими силами. Вдобавок к этому ее отцу, лорду Хансдону, предстояло отвечать за нашу личную безопасность.
– Боюсь, мы все в одной лодке. Моя Ворона. Моя Кошечка.
В условиях давления я всегда возвращалась к старым прозвищам, которые дала им когда-то: Марджори, черноволосую и черноглазую, с ее хриплым голосом, я прозвала Вороной. А нежная, мягкая, немногословная Кэтрин была моей Кошечкой.
Я лежала в темноте, которая в начале лета никогда не бывает полной. Всегдашнего веселого гама на берегах реки, протекавшей мимо дворца, не слышалось. Королевство словно затаило дыхание. Ни на воде, ни на суше не было никакого движения.
Вот он настал, этот час. Могла ли я как-то избежать его, избрать иной путь, приведший бы меня в другую точку, в более безопасное место? Оставаясь верной всему тому, что составляло мою суть, – не могла. Протестантизм пришел в мою страну в силу самого факта моего появления на свет. Отступиться от него, став взрослой, значило бы отречься от своих родителей и отказаться от предначертанной судьбы.