Элиза и Беатриче. История одной дружбы - стр. 51
А вот Беатриче у меня дома в тот день тут же закрутила роман с историей. Почувствовала, догадалась.
– Ладно, пошли заниматься! – Я отобрала у нее мышку и так вдавила палец в кнопку выключения, словно хотела, чтобы компьютер под землю провалился. Я не могла понять, почему отец каждый день смотрит на мамину фотографию, если они так нехорошо расстались. Подвинув стул, я заставила Беатриче встать. Она примирительно подняла руки:
– Эй, я поняла, поняла! Но я хочу попросить твоего отца, чтобы он научил меня этому. Мой, прикинь, возвращается с работы в десять вечера, и это для него еще рано.
– Давай, он будет рад. Мы с братом сбегали каждый раз, когда он пытался нас приобщить.
– А, твой брат… – Беатриче улыбнулась. – Где он? – Она обернулась по сторонам, осознавая наконец: – А где же все?
Их отсутствие отдавалось в пустых комнатах демоническим хохотом.
– Уехали, – ответила я. Погасила свет в кабинете, дождалась, пока она выйдет.
– В каком смысле?
– Папа поехал купить нам что-нибудь на полдник. Мама и Никколо вернулись обратно в Биеллу.
Беатриче взглянула на меня, но ничего не сказала. И я была ей за это благодарна. Она подобрала с пола в коридоре рюкзак, пошла за мной в комнату. Я в задумчивости закрыла дверь на ключ – или мне это показалось? Между нами оставалась все та же недоговоренность. Слишком тяжелая, чтобы с ней могли справиться два подростка. Мы смущенно разулись, уселись, скрестив ноги, на кровать друг напротив друга, с учебниками латыни на коленях.
Беатриче взяла инициативу на себя:
– Ты начнешь или я?
– Ты, – ответила я. – Давай мужской род на – us.
– Lupus[15], lupi, lupo, – монотонно заговорила она, – lupum, lupe, lupo.
Никто этого не знает, но Беатриче Россетти занималась очень педантично. Математика, греческий, география – разницы для нее не было. Если требовалось набрать восемь баллов, она их набирала. Она не колебалась, не тратила время, как я, глядя на дерево и подыскивая слова. Вела не дневник, а ежедневник: спортзал, косметолог, фотосессия, дефиле; спала в лучшем случае шесть часов в сутки и по успеваемости в классе всегда делила со мной первое место. Но об этом никогда не говорила. Что была красоткой-ботаником. Потому что люди не любят противоречий. В этом она походила на меня: Мэрилин Мэнсон и Серени. Так что обе мы просто не могли не понравиться друг другу.
– Lupi, luporum, lupis…
– Какой он, этот платан? – прервала ее я.
– Какой платан? – она растерянно подняла глаза.
– Вон тот, за окном. Назови одно прилагательное. Только одно.
Беатриче скорчила гримасу, потом поняла, что я не шучу.
– Грустный, – провозгласила она.
Я заулыбалась: мы видели мир одинаково.
– Ты и правда этим занималась? – огорошила она меня тут же.
– Чем?
– Сексом.
Я перестала улыбаться. Это слово я использовала только один раз, в своем письме. Но одно дело вывести его на бумаге, не зная толком его значения, и совсем другое – произнести, услышать, вызвать его к реальности.
– Покажи мне, как ты сложена, – сказала она. – Сними трусы, я хочу понять: мы одинаковые или нет.