Элиза и Беатриче. История одной дружбы - стр. 27

Я думала о том, что невозможно пережить сразу и подростковый возраст, и этот переезд. Но сейчас самое время кое-что объяснить.

Когда мы вечером приехали в Т., мама и папа разлучили нас. Под предлогом того, что в нашем новом доме всем хватит комнат. Поселили Никколо по правую сторону коридора, а меня – по левую. «Вы уже большие», – улыбнулась мама, прижимаясь к отцу так, словно ей самой четырнадцать, и засунув руку в задний карман его брюк. Спать они ушли вместе. Возвращаясь из ванной, я слышала приглушенные смешки за их дверью. И так и не смогла сомкнуть глаз.

Смотрела в темноту, страшась снова услышать какие-то звуки из их комнаты. Какие звуки? Я не знала, и от этого моя тревога только возрастала. Ухо ловило каждый скрип, я вся подбиралась, точно жертва гона в лесу. Из приоткрытого окна доносился шум волн. Только это и было слышно: глухие вздохи моря.

В четыре или в пять утра я не выдержала и проскользнула к брату.

– Не спишь?

Он помотал головой, сидя посреди кровати спиной к стене на совершенно новых, с фабричными складками, простынях.

– Где мы, Эли? Не верится, что все это на самом деле.

Слабый свет ночника подрагивал от каждого дуновения. Мне вспомнилась колыбельная: «Пламя танцует, коровка в стойле…» Мама всегда пела мне ее в детстве. А теперь…

Нашей прежней мамы больше не было.

– Блевать тянет от этого места, – Никколо зажег обычную сигарету, поскольку гашиш кончился. Комната тут же провоняла «мальборо», как в Биелле. – Не могу я спать с этим долбаным морем. А из-за этой сраной жары окно не закроешь.

Я залезла на его полуторную кровать, вокруг которой (как и вокруг моей односпальной) громоздились нераспакованные сумки и чемоданы.

– Где я тут завтра курево найду?

– Давай я тебе помогу.

Никколо расхохотался. Он сидел в майке и боксерах. Уж его-то я видела голым миллион раз – в ванне, когда он стоял передо мной и брызгался пеной через трубочку. Я тронула его ступню кончиком своей, как в детстве. А он поцеловал меня прямо в ухо, чтобы было щекотно. Час или два мы строили планы. Побег на поезде без билета: закрыться в туалете на шесть-семь часов было вполне возможно. Убийство: в сущности, убить не так уж трудно, достаточно придушить во сне подушкой или вызвать анафилактический шок (если узнать сначала, на что у человека аллергия). Наконец мы услышали шарканье тапочек и бросились к двери; Никколо приоткрыл ее ровно настолько, чтобы можно было подсмотреть. Отец. Выскользнул из спальни. Сонный, виноватый, в пижаме. Что я помню о нем? Какие-нибудь нежности? Катание верхом на этой спине, которая сейчас удалялась в сторону кухни? Ничего.

Мы услышали, как он щелкнул выключателем, поставил кофе. Под этой лампой, которая сейчас, наверное, одна горит во всем квартале. Никколо закрыл дверь, и мы молча вернулись в кровать. Потом услышали другие звуки: льющейся воды из крана в ванной, смывной струи в туалете. Смогли бы мы жить с ним? Когда он ушел, чтобы на поезде в 6:30 отправиться в университет на последний экзамен перед каникулами, мы наконец смогли заснуть. В обнимку, под одним одеялом, при свете дня, который уже просачивался сквозь жалюзи, расчерчивая комнату. Спали всего три-четыре часа, и потом мама пришла будить нас.

Казалось, это какая-то другая женщина заявляет звенящим голосом, что мы должны сейчас же ехать на прогулку: «Исследуем этот город!» или «Познакомимся с ним!»