Елена Ивановна Рерих. Письма. Том I (1919–1933 гг.) - стр. 22

Пиши, какая обстановка у тебя в комнате? Дают ли тебе одеяло, подушку, простыни? Как кормят? Кто хозяева? Есть ли ванна? Когда думаешь приехать? Спросим Зака относительно стипендии Небольсину.

Береги себя, мой мальчик, не ложись слишком поздно. Обнимаю и целую тебя, моего родного.

Христос с тобой!

Милый, родной мой Юсик!

Приезжай нас навестить, денег я достану от Сахновского. Он, видимо, узнал от Зака, что нам нужны деньги, и вчера по телефону очень трогательно мне предложил. Мы думаем этим воспользоваться. Это лучше, нежели закладывать бриллианты. Может быть, ты можешь приехать в конце этой недели? Мне очень хочется увидеть опять моего мальчика! Проект твоей работы мне очень нравится. Работай и не сомневайся в успехе. Вчера у нас целый день от 2 1/2 до 9 ч[асов] сидели Brinton и Кингор, обсуждали устройство выставки[72], видимо, они хотят создать большой успех. Должна признаться, что мне американцы очень нравятся. Мне даже приятна их преувеличенная восторженность. Может быть, как контраст замороженности англичан. Сегодня у нас будет Тагор и Pearson, а др[угие] народы придут их смотреть.

Посылаю тебе портрет персидск[ого] доктора. Он очень небольшой человек, допускает даже некоторое шарлатанство. Мне сдается, что он просто индийский факир-хатха-йог[73] с долей европейской культуры.

Сеансы наши убеждают постепенно таких скептиков, как Муромцев и Сахновский. Муромцевым, чтобы их убедить, на мысленный их вопрос дали им ответ с упоминанием имени задуманного лица. Сахновскому то же самое. И я думаю, что его предложение снабдить нас деньгами не без влияния этих сообщений. Авинов больше не показывается. Вчера после ухода Бр[интона] и Кинг[ора] мы сели за столик и нам вышла совершенно неожиданная фраза: «Рерих, сори, пей ич стерлинг, со сик, рестлес»[74]. Читай по-английски. На наш вопрос «Кто говорит?» был ответ – «Раймонд».

Это упоминание о Шклявере. Должно быть, нам придется заплатить за его глупость! Я не верю, чтобы старик хотел нас надуть! Хотя все в один голос это утверждают. Мне его жаль! Я думаю, что ты можешь написать Жоржу, не давая нашего адреса. Папа, видимо, этого не хочет. Он боится, что они и Аронен. забросают его письмами относительно старых картин. Пора мне идти приготавливать завтрак. Целую и обнимаю тебя, моего милого родного мальчика. Приезжай!!! Светка очень занят папиными делами и не может еще начать свои занятия и потому стесняется тебе писать. Приезжай.

Бумага тебе послана! Сожги это письмо!

Милый, родной мой мальчик, ничего не имеем против твоего переезда, и, если комната больше и удобнее, тем лучше. Вчера получила письмо от Миры, она сообщает, что Соня с семьей в Сербии и указыв[ает], что духи на последн[их] сеансах в Лондоне сообщали нам это. Последние дни недели были кошмарные, мы совсем не принадлежим себе. С утра до поздней ночи разные народы. Два раза приезжала Извольская с американками, затем Сутро со своими знакомыми, по-прежнему сидят Бринт[он] и Кингор. В субб[оту] вечером был Pearson, но, так как были Муромцевы, ни о чем интересующем нас говорить не могли. Из его слов мы поняли, что Тагор не очень доволен приемом американцев. Эту неделю мы сплошь не сидим дома. Сегодня лекция Тагора, обедаем у Сахновск[ого] и вечером у Зака. Завтра чай пьем у американки, а вечером сеанс. Нет времени поговорить с нашими руков[одителями] наедине. Дело с займом не подвигается. Все говорят о денежном кризисе. Все остальное у нас благополучно и даже очень успешно. Уже 7 музеев вызвались устр[оить] выставку. Бринт[он] говор[ит], что Анисфельду пришлось работать 6 мес[яцев], чтобы получить приглашения, мы же их имеем в течение 6 недель. Все приход[ят], приходят в восторг и обещают всякое содействие, и поэтому мы не унываем.