Экономика и власть: опыт посткоммунистической трансформации - стр. 9

Ограниченность доктринальных установок обусловила, а иллюзия наличия сильного и популярного правительства закрепила ряд барьеров на пути последовательного развертывания экономических реформ, которые быстро приобрели характер непререкаемых догм. То были своеобразные табу не только на практическую реализацию, но поначалу даже на обсуждение некоторых принципиальных вопросов проведения осмысленной макроэкономической и социальной политики. Перечислим наиболее важные из них.

Прежде всего имеется в виду тезис о необходимости обеспечения роста благосостояния народа по мере осуществления курса на перестройку. Политически понятный тезис оказывался серьезным препятствием для принятия жизненно необходимых мер и на деле вел как раз к противоположному результату, обусловливая быстрый рост той социальной цены, которую придется заплатить в недалеком будущем за непоследовательность действий предыдущего периода. Правительство, считавшее себя популярным, было принципиально неспособно к принятию непопулярных мер и тем самым лишь увеличивало масштабы надвигающегося кризиса. Требование проводить реформы «без снижения уровня жизни народа» к концу 80-х годов стало одним из самых тяжелых препятствий на пути не только осуществления, но даже обсуждения проблемы: как остановить вползание СССР в кризис? Причем влияние этого постулата было столь сильно, что он оказывался непреодолимым даже для экономистов, не связанных с «самым популярным правительством» и находившихся к нему фактически уже в оппозиции[23].

Большинство конкретных политических табу было связано именно с проблемами сохранения уровня жизни, как они понимались тогда большинством политиков и экономистов. Руководство СССР весьма болезненно воспринимало любые предложения о проведении реформы цен в целях сбалансирования спроса и предложения на потребительском рынке. И уж совсем недопустимым казался ему отказ от государственного ценообразования – даже свобода цен в кооперативном и индивидуальном секторах воспринималась многими как аномалия, нуждавшаяся в корректировке[24]. Аналогичное отношение встречали замечания некоторых экономистов о неизбежности появления безработицы по мере осуществления реальных структурных преобразований.

Необходимость приватизации также оставалась одной из точек неприятия высшим советским руководством на протяжении практически всей второй половины 80-х годов. Довольно долго здесь продолжало господствовать убеждение, что повышение экономической эффективности возможно при либерализации режима функционирования госпредприятий без изменения отношений собственности. Очень неохотно была признана необходимость трансформации в этой сфере, причем здесь пришлось пройти через промежуточную ступень – признание возможности «разгосударствления».

И, естественно, до последнего держались инициаторы перестройки и большинство их экономических консультантов за незыблемость «социалистического выбора» советского народа. Данный тезис сохранялся даже тогда, когда конкретный набор политических решений в области экономических реформ уже явно вышел за рамки собственно социалистической системы хозяйствования.

Первые годы перестройки с достаточной очевидностью выявили наличие трех компонентов, необходимых для комплексного реформирования советского общества, т. е. речь шла об осуществлении изменений структурного и институционального характера, а также о проведении более или менее последовательных политических реформ. Однако вопрос о взаимосвязи и последовательности этих реформ в течение довольно продолжительного периода времени оставался открытым. Более того, он не только так и не стал предметом какого-то специального теоретического анализа и прогноза на начальной фазе перестройки, но и впоследствии отвечать на него (на вопрос об очередности реформ) приходилось непосредственно в ходе практической политической деятельности, в порядке оперативного реагирования на обострение тех или иных конкретных социальных, экономических или политических проблем.