Екатерина Чубарова - стр. 9
– Какой вы злой!
– Я – злой? – Александр выпрямился, вредненькая ухмылочка пропала с его лица. – Ну так, пойдёмте! Я отведу вас в дом!
Пришлось опереться на его руку.
Колено саднило на ступенях крыльца. Да что колено? Его не видно. Стиснуть зубы – и никто бы не догадался… Платье!..
Александра Павловна ахнула.
А старик француз уже успел рассказать о дерзком побеге детей в парк. Принял строгий и оскорблённый вид:
– Мадемуазель Катрин! Ви забиваться, что ви баришня! А ви вести себя, как мальчик! Как… как это у вас називаться… Сорвать голова!
– Простите.
– В гостях не место выказывать дурное поведение и воспитание! – подхватила Александра Павловна. – Где ты умудрилась переваляться? За платье будешь наказана! И я не посмотрю, что нынче праздник!
Ротмистр Чубаров молчал, развалясь в кресле с тросточкой на коленях. Папенька-папенька – что думал он?..
– Господа! – вмешался Александр, отчеканивая слова, как взрослый офицер. – Сия неловкость произошла по моей вине!
– А тебя уже давно пороть надо! – сказал Сергей Степанович. – Я тебе нынче внятно объясню, как следует вести себя с гостями!
У Александра дрогнули скулы и порозовели щёки. Это все присутствующие сейчас представили, как отец спустит ему штаны – да розгами!.. Детский стыд в голубых глазах сменился юношеской злобой.
– А вам, месье, следовало бы знать, что отчитывать взрослого кадета, да, тем паче, в присутствии барышень, недопустимо! А ещё генерал! – он выпрямился во фрунт, наклонил голову и прошагал в другую комнату, хлопнув дверью.
Робко улыбалась Оля Бардина, поглядывала карими глазами на серьёзную Екатерину. Вера ломала пальчики: уместно ли брата жалеть?
– Ты мне дерзить удумал! – рявкнул Сергей Степанович.
– Повзрослел сынок ваш, – заметил Олин дедушка. – Какой характер!
Характер дерзкий, приправленный мальчишеским озорством!.. А походка! Твёрдая, военная. И небо в глазах, и блики румянца на яблочках скул… В руках столько силы – с ним и падать не страшно!
Маменька накажет за пятно на платье – да и Бог с ним, с платьем! «Зачем, зачем я сказала ему, что он злой!» – ругала себя Екатерина.
Она не знала, что, гуляя в лесной тиши помещичьих земель, Александр прибегал к большому пруду и прятался за стволом ивы или берёзы. Ждал, когда она выйдет. И он видел её в окружении крестьянских подружек. Ещё издали звенел девчачий смех загорелых крестьянок. Они мчались между ровными стволами ив и берёз, через заросли камыша, задирали подолы – и с разбегу разбивали вдребезги мирный чистый пруд. Они порхали, как бабочки с золотыми крылышками – те самые, каких нигде больше нет, кроме как на Бежецкой стороне. А Екатерина шла последняя – с растрёпанной косой, босая, всегда в светлом платьице, подхваченном лентой или шарфиком под грудью. Больше всего на свете она любила ходить босиком. Она спускалась к воде – и в зеркале пруда отражались строгие черты её лица. Понимала ли она, насколько она прекрасна? Брызги разлетались под звонкий радостный смех. И она также приподнимала платье – показывала тощие икры, и бегала по воде в догонялки. Она не берегла для моды мраморной белизны кожи. Знойные лучи оставляли смоляной загар на её руках, шее и лице.
Зимой Чубаровы возили дочку в Петербург на детские вечера – готовили к выезду в свет. Через три года её ножка в атласной туфельке ступила на блестящий паркет бальной залы. И исчез с её лица смуглый след деревенского солнца. И Петербургская аристократия увидела взрослую Екатерину Чубарову: прямую и упрямую, безгрешную в законах чести.