Эхо - стр. 33
Фридрих, глубоко несчастный, присел на край кровати. Все его надежды и мечты развеялись. Привычный мир разбился вдребезги. Как могла жизнь перемениться в одну минуту?
Он тронул рукой прислоненную к кровати виолончель. Завтра ночью они унесут музыкальные инструменты к дяде Гюнтеру. В его квартире есть кладовка, где их можно спрятать. И сколько они там будут томиться? Месяцы? Годы? Вечно?
Фридрих вынул из кармана гармонику и стал играть «Иисус – всегдашняя мне радость» – финальный хорал из кантаты № 147 Баха. Невольно вспомнил, как впервые его услышал.
Он еще ходил в детский сад. Они с отцом зашли в музыкальный магазин – купить смычок. Посреди зала стоял граммофон в резном деревянном ящике. Играла пластинка – тот самый хорал. Фридрих замер как зачарованный. Когда музыка кончилась, он стал упрашивать хозяина магазина поставить пластинку еще раз. Тот согласился. Вечером Фридрих, стоя перед отцом, размахивал расческой как дирижерской палочкой и напевал мелодию, словно рассказывая что-то. Он тогда впервые попробовал дирижировать и до сих пор помнил, с каким изумлением и восторгом ему хлопали отец и Элизабет.
Он откинулся на подушку, глядя в темноту.
Есть в Берне консерватория? Или хоть что-нибудь такое же чудесное, как жизнь в Троссингене, с отцом, дядей Гюнтером и родными людьми на фабрике?
Внизу, в прихожей, щелкнула дверца часов, и стойкая кукушка прокуковала время. Только голос ее звучал не как обычный радостный щебет, а как предостережение.
18
На следующее утро Фридрих пошел на работу, измученный тревогой. Ночью он почти не спал.
У самых ворот фабрики его окликнул голос Ансельма:
– Фридрих, постой!
Не до Ансельма сегодня. Фридрих сделал вид, что не слышал.
Через несколько шагов его схватили за руку и развернули.
– Я просил – постой! – сказал Ансельм со злостью, но сразу же улыбнулся. – Помнишь, я обещал сводить тебя на собрание гитлерюгенда? Сегодня вечером как раз будет. Пошли, посмотришь наконец, как там весело. Я за тобой зайду в семь.
Почему Ансельм никак не может оставить его в покое?
Фридрих вырвал руку.
– Я же сказал, мне это неинтересно! – Он старался говорить ровным голосом.
Фридрих прибавил шагу, но Ансельм не отставал:
– Неважно, интересно тебе или нет. Сходишь разок – заинтересуешься. Понимаешь, твоя сестра взяла с моей сестры слово, что я тебя приведу на собрание, ради твоего же блага и ради блага всей твоей семьи. И я ее просьбу выполню. Для твоего отца уже поздно, Фридрих, а для тебя еще нет.
Фридрих остановился как вкопанный. Руки сами собой сжались в кулаки.
– Да, Фридрих. Вчера вечером дядя рассказал отцу про Мартина Шмидта и его еврейского приятеля. Насколько я понял, твоему отцу это даром не пройдет. – Ансельм положил Фридриху руку на плечо. – Но для тебя еще есть надежда. Ну так что, пойдем сегодня? Ради твоего же спасения и во имя Германии.
Фридрих попятился, стряхивая руку Ансельма.
– Сегодня я не могу. У меня намечены другие дела.
– Какие еще дела? Фридрих, что может быть важнее?
– Я… Меня не будет дома!
– А где ты будешь? Ну скажи!
Зачем Ансельм к нему привязался? Хотелось крикнуть, чтобы не лез не в свое дело, но Фридрих понимал, что тот не отстанет.
И он ляпнул:
– Мы в выходные поедем в Берлин – навестить сестру.
Ансельм уставился на него во все глаза: