Егорка из детского дома - стр. 47
Кандейкой старушки Фёдоровны оказался небольшой закуток в подвале, где по углам стояли жестяные вёдра, тазы и швабры. Хорошо отжатые половые тряпки сушились на этих самых вёдрах и тазах. У одной стены располагался старый письменный стол, накрытый чистой клеёнкой. На столе стояла небольшая одноконфорочная электрическая плитка. Рядом, на деревянной подставке красовался эмалированный красный в белый горошек чайник. Тут же отсвечивала от лампочки небольшая стеклянная банка, наполовину заполненная сахарным песком. Прямо у стены лежала початая пачка обыкновенного чая.
– Садись, Егорушка, в ногах правды нет, – Фёдоровна пододвинула к мальчишке поближе старый, колченогий табурет, а сама достала из стоявшей рядом и потемневшей от времени маленькой тумбочки заварочный чайник. – Я тут с утра уже чайку заварила, он и настоялся, пока ходила коридорчик мыть.
– А где твой завтрак? – Егорка с любопытством окинул взглядом покрытый клеёнкой стол.
– А он у меня здесь, – Фёдоровна достала из той же тумбочки небольшой свёрток, завёрнутый в газету. – Только уж ты не обессудь, сынок. Особых разносолов у меня нет. Но как говориться – чем богаты, тем и рады.
И она развернула кулёк. На газете лежали три толстых куска чёрного хлеба намазанных чем-то очень белым и две большие отварные картофелины.
– Маргарин? – полуутвердительно спросил Егорка, указывая пальцем на это что-то белое.
– Да, маргарин, – кивнула Фёдоровна и чуть смущённо добавила: – Пенсия у меня маленькая, сынок, да и здесь платят немного. А на другую работу меня уже не возьмут – старая я. Вот мы с моим дедушкой и покупаем, что по карману… Если бы не сынок мой непутёвый, то можно было бы и повкуснее и побольше покупать. Да только что тебе об этом говорить? Зачем тебе, маленькому, чужие беды? А про маргарин-то, откуда знаешь, Егорушка? Пробовать доводилось?
– Мамка всегда покупала, – кивнул Егорка. – Папка все деньги на водку, да на ширево тратил. Она когда успевала у него, пока он спал, деньги-то из кармана вытащить, то сразу бежала в магазин – еду покупать. А он, когда просыпался и видел, что она еды купила на его деньги – сразу лез к ней драться.
– Да уж, смотрю я, пришлось тебе, сынок, всякого пережить, – сокрушённо покачала старая нянька головой. – А что такое «ширево», сынок?
– Не знаю, Фёдоровна, – о чём-то усиленно раздумывая, ответил невпопад Егорка. – Что-то в спичечном коробке. Потом папка это в ложку клал и держал над газом. Какая-то чёрная водичка получалась, и он её себе в руку колол. Так уксусом всегда воняло. Он и мамке в руку тогда уколол, а потом ей голову в ванной отрезал.
– Свят, свят, свят! – быстро перекрестилась три раза Фёдоровна и протянула Егорке кусок хлеба с маргарином и белую фаянсовую кружку с трещинкой на боку со сладким чаем: – Угощайся, сынок, не побрезгуй. Ничего другого пока дать не могу. Куда же ты, Егорушка?!
– Я сейчас, Фёдоровна! Я быстро! – соскочил со стула Егорка и исчез за дверью маленькой комнатушки. Вернулся он довольно быстро, придерживая рукой оттопырившуюся рубашку. Сунув под неё руку, достал пакет с конфетами «Мишка на севере» и, надорвав его, отсыпал на стол половину: – Вот, Фёдоровна, ешь!
– Да не надо ничего, сынок! – растерялась старая нянька и, взяв одну конфету в руку, встревожено воскликнула: – Где же ты взял это, Егорушка? Это же очень дорогие конфеты! Не украл ли часом у кого-нибудь из взрослых?