Его маленькая слабость - стр. 31
А куда это, собственно...
Меня начинает пронизывать весенний ветерок, и я невольно льну сильнее к широкой мужской груди. Меня пробирает дрожь. Но не от холода вовсе. Зубы начинают отбивать чечетку.
— П-позвольте, я хотя бы вещи свои заберу? — стараясь не плакать, выдавливаю я.
— Ничего не надо, — отвечает спокойный голос у меня в волосах.
— Холодно ведь, — мое бормотание сродни шелесту ветра.
Должно быть, он меня и не расслышал. Продолжает уверенно идти. А я вся обращаюсь в слух. Да только кроме мерного дыхания своего палача не слышу ничегошеньки.
Глеб вдруг останавливается и присаживается. Моя попа касается холодной ткани, что на ощупь, как брезент. Однако ноги остаются в тепле, на его коленях. Спину обдает жаром, словно от обогревателя.
Чувствую, как Глеб продолжает суетиться подо мной, но пока не могу понять, что происходит.
Очевидно, на дворе ночь. При свете дня моим глазам обычно хоть немного светло. Да и звуков много больше. Машины, что время от времени проезжают по улице. Птицы, в конце концов. А тут только его дыхание и шелест ветра, запутавшийся в свежих листьях деревьев.
Едва не вздрагиваю, когда меня накрывает мягкая ткань. Подтягиваю ее к лицу и по запаху узнаю тот плед, под которым я уснула на диване.
Ничего не понимаю. Разве он меня не выбросить собрался? Или решил в качестве сувенира плед оставить? Но тогда почему я сижу не на какой-нибудь лавке на остановке, а на вполне себе удобном диванчике? Да и судя по моим ощущениям, мы даже из двора не вышли...
Напрягаюсь, когда рядом со мной вдруг скрипит бумага. Что это? Чувствую, что мозги готовы расплавиться от того, как сосредоточенно я пытаюсь понять, что этот звук может означать.
Хочу вспомнить. Хоть что-нибудь.
— Голодная? — наконец прерывает мучительную тишину строгий голос.
Глаза наполняются слезами. Слова не могу выдавить. Молча мотаю головой.
— Надя тебя накормила?
Закусываю губу и киваю. Зачем все эти прелюдии? Пусть просто сделает уже, что собирался!
— И что же было на ужин? — не отстает строгий голос.
Теряюсь. Мне нечего ответить, ведь я соврала. А на ум, как назло, ничего не приходит...
— Открывай рот, — велит серьезно и я, кажется, даже слышу, как он хмурится.
Послушно подчиняюсь, неуверенно размыкая губы. Языка тут же касается нечто соленое.
— Пусть не очень полезно, зато сытно, — говорит он.
Непонимающе жую съедобную палочку. Это картошка фри? Да что происходит, черт возьми!
— Ротик, невеличка, — неожиданно мягко просит Глеб Виталич.
От удивления я выполняю и эту просьбу.
— Наггетсы, — комментирует он. — Подумал, что бургер среди ночи — это слишком жирно. Хотя тебе явно не повредит лишний жир. Тебя что, эти месяцы вообще не кормили?
Он молчит, явно ожидая моего ответа.
— Я без сознания долго была, как мне сказали, — бормочу, пытаясь прожевать наггетс. — Потом в больнице...
— Точно, — перебивает Глеб, устало выдыхая. — Эту баланду больничную вообще жрать невозможно.
Что происходит? Мы просто сидим и болтаем? Вот так, будто мы близки? И судя по голосу, он сейчас вовсе не злится.
Спросонья я плохо соображаю. И пока пытаюсь окончательно проснуться, просто покорно открываю рот.
Закончив кормление беспомощной квартирантки, Глеб откидывается на диване. Я различаю это по тому, как вслед за ним заваливаются мои колени. Напрягаю ноги, пытаясь ему не мешать. Но тяжелая ладонь прижимает их к напряженному торсу.