Его маленькая слабость - стр. 10
А пока из меня даже брат путевый не вышел.
В адеквате я тоже, бывает, планы строю. Только обычно это стратегические решения по расширению бизнеса, покорению очередной вершины и укоренению своих позиций на рынке. Этого достаточно, чтобы на какое-то время заткнуть дыру.
Смотрю на телефон, отчаянно перебирая в голове, на кого бы сорваться. Придумал.
— Доброе утро, Глеб Виталич, — сонным голосом лебезит в трубку домработница.— Как командировка? Скоро ли домой?
— Надежда, вы мне ничего сказать не забыли?! — звенящим голосом задаю наводящий вопрос.
— А что?
По голосу чую, что понимает — не из праздного любопытства интересуюсь.
— Какого. Хера. В моем доме. Посторонние? — выговариваю я, даже не повышая тон.
— Ой! Это... Лариса Ивановна сказала, что обо всем с вами...
— Разве я не предупреждал?! Сообщать мне о каждом подозрительном действии Ларисы Ивановны, даже если она клятвенно заверяет, что со мной это оговорено! Забыла уже ту вечеринку? После которой я вас всех из ментовки вытаскивал!
— Ой, не забыла! Не забыла, благодетель вы наш! Не гневайтесь! Последний раз! Чесслово...
— Чтобы к десяти была здесь! — заканчиваю я разговор. — В своем уме надо быть, чтобы слепую девчонку на все выходные одну в чужом доме бросить...
Кладу трубку, не понимая, зачем добавил последнее. Не отпустило еще, наверное. Отбрасываю телефон на стол. Беру кружку с кофе, намереваясь отпить, но замираю, услышав возню в коридоре.
Проглатываю затарабанившее в горле сердце. Я как вор. В собственном доме. Что еще за реакция?
Боюсь, что она слышала что-то? Так это и хорошо. Чтобы не питала никаких надежд относительно нашего совместного проживания. Пусть ищет, кому позвонить, чтобы забрали...
Сирота.
Чертов внутренний голос, похоже, все еще противится адекватности. Ну я же не мать Тереза, вашу Машу!
Максимум, можно разок повторить... как тогда. на рояле. Шумно выдыхаю, чувствуя, что меня начинает накрывать запоздавший утряк. Исподлобья гляжу, как в кухне появляются тонкие пальчики, ползущие по стенке. Одно из сказанного ночью все же правда. Повторить я бы все еще хотел.
Эта ее наивная простота мне зашла.
С грохотом опускаю чашку обратно на блюдце, так и не сделав ни одного глотка. Девочка вздрагивает и будто пытается осмотреться.
Морщусь от неприятного чувства в душе. Даже не могу определить его корни. Стыд? За то, что я, бесчувственное животное, калеку гнать собрался? Или... за то, что бесчувственное животное эту калеку хочет до треска в ушах?
— Доброе утро, — тихонько так.
А я хватаюсь за голову. Что-то нехорошее поднимается в душе. Не могу смотреть на нее. Беспомощную такую.
— Доброе, — шиплю, сжимая челюсти.
— Глеб, вы...
— Витальевич! — поправляю я зачем-то. Будто отчество может помочь нам сохранить дистанцию.
— О, — вздыхает девочка, замирает на входе в кухню и сжимается в нервный комок, — конечно. Простите, Глеб Витальевич. Я хотела спросить: вы уже завтракали? Я могла бы яичницу приготовить. Пока только это, правда, приловчилась.
— Нет уж, спасибо. У меня и так скоро белок из ушей полезет.
Отворачиваюсь, когда незваная гостья подходит к холодильнику. Пытаюсь сосредоточиться на кофе, однако нечто вроде любопытства все же берет верх. Бросаю взгляд на Аню и каменею, невольно втягивая пресс. Она наклоняется в поисках сковородки. А я глаз не могу оторвать от этих чертовых шортиков, что вчера испытывали мою терпимость.