Егерь - стр. 3

— Нет, — пожала та плечами.

— А ты, Язва?

— Пошел ты! — шикнула девушка.

Красавчик прищурился и наклонился вперед:

— Может, еще кого-нибудь процитируешь, а, Темный?

— В другой раз, Идрих, — улыбнулся тот.

— А ты вообще с какой планеты? — продолжал напирать Красавчик.

— С дальней, — ответил Паскаль.

— Опять секреты! Мы же вроде как самые родные в этом месте. Я — олманец, — он указал пальцем на свои светящиеся голубые глаза, — только в гробу погаснут. Одеяло у нас суирянка, — Красавчик подмигнул ей, — если только не крашеная с отбеленной кожей. Язва, — он повернулся к ней лицом, — ты ведь с Ливзеры: вы все там бронзовые, по-моему. Страшила, — он указал пальцем на Роден, — ты ведь тоже суирянка? Ну, или была ею когда-то… А вот кто ты такой, Темный?

— Мать суирянкой была, — ответил он.

— А отец? — насупился Красавчик.

— А отец ее изнасиловал. — Темный закрыл глаза и отвернулся.

Повисла тишина.

— Дерьмовое происхождение! — выдала Язва и засмеялась в кулачок.

Все, включая Кашпо, уставились на нее.

— Доктор Кашпо, — произнесла Роден, — может, закруглимся на сегодня?

— В этом я соглашусь с тобой, Роден. Сеанс окончен. Встретимся завтра.

Темный первым подскочил с кресла и зашагал к выходу.

***

Время вечернего досуга. Роден воротило от него. Их запирали в большом зале со всякими игрушками, где они должны были хоть чем-нибудь себя занять. Хорошо, что заведение престижное. Там был выход на веранду, где, пялясь в окна, Роден могла покурить.

Окинув взглядом унылое сборище себе подобных, она зашагала в сторону веранды. В правом углу зала Красавчик беседовал с Лоскутным Одеялом. Одеялко посмеивалась, то и дело поглядывая на Темного. Темный сидел в гордом одиночестве за столом и играл в шахматы сам с собой. На косые взгляды Лоскутного Одеяла он внимания не обращал, хотя Роден готова была поклясться, что он их заметил. Язва донимала кого-то в кататонии и радовалась этому, как дитя малое. Дура, что еще сказать.

Дура обернулась и помахала Роден рукой. Вот она — оборотная сторона «групповухи». Сейчас каждый из них будет считать, что вправе кивнуть, помахать рукой или, что еще хуже, подойти и заговорить с ней.

Она вышла на веранду, достала елотку и попросила одного из санитаров прикурить. Тот, естественно, не отказал и поднес к елотке зажигалку. И за это им платили. За огонек, за улыбки, за вежливость, за цепкие руки и стальные объятия. Все включено в этом элитарном заведении.

Роден присела в кресло у окна, затянулась и выпустила колечко дыма. Пачка елоток заканчивалась, а с визитами к пленнице никто не спешил. Можно было дать денег какому-нибудь санитару и попросить его принести новую пачку. Одна проблема: счета Роден мать заблокировала, а наличных у нее не было. Что она вообще здесь делала? Как докатилась до полного отстоя в своей яркой и столь впечатляющей жизни?

Перед глазами всплыло знакомое лицо, и Роден передернуло.

— Привет! — улыбалась Одеялко. — Могу я к тебе присоединиться? — И, не дожидаясь разрешения, плюхнулась в кресло рядом.

Мистроль достала из кармана рубашки пачку елоток и щелкнула пальцами, подзывая к себе санитара. Тот подошел, хотя мог и не подходить.

— Огоньку не найдется? — кокетливым голоском пропела Одеялко.

Санитар молча дал прикурить. Она затянулась и вложила бумажку ему в руку.