Единственная дочь - стр. 18
– Нет, – отвечаю я слишком резко.
Я смотрю вниз на свои ладони и заставляю себя дышать глубоко и ровно. Нужно что-то сделать; я и так уже вышла из образа. Я могу быть только жертвой и никем другим, даже на мгновение.
– Так когда вы сдались и прекратили поиски? – снова спрашиваю я.
Андополис поднимает на меня глаза, по его лицу скользит мрачная тень.
– Мы не сдались. Просто расследование заглохло, – продолжает он, отводя взгляд, и я догадываюсь, что он чувствует: вину. – Мы проработали все версии. Ты понимаешь?
– Да.
Снова чувство вины, хотя он и пытается это скрыть.
– Давайте постараемся сконцентрироваться на том дне, – предлагает Малик. – Мы говорили о твоей последней смене в «Макдоналдсе».
Нужно избавиться от Малика. Я вижу, что он хороший следователь, но, похоже, без особого личного отношения. Он просто воспринимает это дело как свою работу, а я ее важная составляющая. Но это все.
– Вообще-то я не откажусь от чашки чая. Если можно, – спокойно говорю я, глядя на Малика.
– О’кей, – отвечает он. – Одну минуту.
Как только за ним захлопывается дверь, я наклоняюсь вперед.
– Он мне не нравится! – в панике шепчу я.
– Почему? – удивляется Андополис.
– Он пугает меня. Я чувствую себя неуютно, когда он здесь. Можно, чтобы остались только вы?
Грудь Андополиса раздувается. Идиот. Он тоже недолюбливает Малика; возможно даже, не хотел делиться своим делом с каким-то молодым карьеристом.
– Вам я доверяю, – добавляю я. – Пожалуйста.
– Посмотрим, что я могу сделать.
Он поднимается с дивана и выходит из комнаты. Мне очень любопытно, какой разговор они сейчас ведут по ту сторону зеркала. Я запрещаю себе смотреть туда.
Через несколько минут Андополис возвращается с чашкой чая и едва уловимой торжествующей улыбкой в уголках губ.
– О’кей, Бек, с этого момента буду только я.
– Спасибо! – восклицаю я.
– Все в порядке. – Он ставит чай на маленький столик рядом со мной. – Если ты вдруг расстроишься или почувствуешь себя неуютно, скажи мне. Я постараюсь сделать все, чтобы это исправить. Договорились?
– Договорились, – отвечаю я и невинно смотрю на него. Он думает, мы на одной стороне.
– Отлично. Теперь, когда ты готова, нам действительно очень нужно поговорить о той ночи. Ночи, когда тебя похитили. Любая деталь, которую ты вспомнишь, поможет найти того, кто это сделал.
Он обращается со мной, как с хрупким ребенком, того-то мне и нужно.
– Я кое-что помню, – говорю я.
– Что? – спрашивает он.
Я смотрю перед собой и считаю в уме до десяти, пока комната не погружается в вязкую тягостную тишину.
– Мне было холодно и страшно, – произношу я, досчитав до десяти. – Все вокруг было черным.
Я говорю медленно, усиливая напряжение.
– Помню звук сирен. Они все ближе и ближе. Я думала, что спасена. Но они проезжают мимо. Становятся тише. Я поняла, что это не ко мне.
Я поднимаю глаза – его лицо искажено виной и стыдом. Он попался.
– Я устала. И хочу к родителям.
Когда отец везет нас домой, меня ужасно клонит в сон на заднем сиденье. Я действительно очень устала.
– Вы не против, если я вздремну, пока они не приехали? – спрашиваю я. Имена братьев уже вылетели из головы.
– Конечно. Ты наверняка без сил.
Лежа на простынях Ребекки, я задумываюсь, меняли ли их вообще. Или это то же самое постельное белье, на котором она лежала одиннадцать лет назад, тем утром, когда вышла из дома и больше не вернулась. Наверняка поменяли.