Джоанна Аларика - стр. 16
– Безусловно выше, – вызывающе ответила Джоанна, не заметив ловушки. – Мы слишком долго были экономической колонией, реверендо падре. В Римской империи жизненный стандарт римлян тоже был выше жизненного стандарта покоренных стран…
– В данном случае речь идет не об этом. Я хочу сказать, что Штаты достигли более высокого уровня экономического прогресса. А считаешь ли ты, что вместе с этим они стали государством, которое можно назвать морально здоровым?
– Нет, но…
Иезуит великодушно помолчал, предоставляя оппонентке возможность обдумать ответ, и продолжал:
– В том-то и дело, дочь моя, что страна может погибнуть духовно, процветая в то же время экономически. И твои примеры с пеонами и учителями вовсе не свидетельствуют о том, что у нас все обстоит благополучно. Ты еще слишком молода, дочь моя… Кроме того, ты только вчера вернулась в страну. Это слишком короткий срок для того, чтобы правильно понять все, что здесь происходит. Поживи, осмотрись, и ты сама поймешь ошибочность своих преждевременных суждений…
Джоанна сидела, кусая губы. Ловко он ее поддел, ничего не скажешь!
– Надеюсь, это послужит тебе уроком, – сурово заметил отец, – и отучит от споров о вещах, в которых ты не разбираешься.
– Не огорчайтесь, дон Индалесио, – вкрадчиво сказал падре Фелипе, – ваша дочь просто заблуждается, это ведь свойственно юности. Кто из нас не заблуждался в свое время?
– Это не аргумент, реверендо падре! – вспыхнула Джоанна. – В любом споре каждый из противников считает другого заблуждающимся…
Иезуит вздохнул.
– Ну, если ты, дочь моя, в свои двадцать три года можешь считать себя единственно правой, а заблуждающимися всех остальных – твоего отца, всех его уважаемых друзей, которых ты видишь за этим столом, то… – Он театральным жестом развел рукава сутаны и склонил голову набок. – …То где же тогда скромность, первая добродетель всякой молодой девушки?
Леокадия Ордоньо коротко рассмеялась и метнула на Джоанну злорадный взгляд. Вот именно, где же скромность? Так ей и надо, этой гордячке Монсон, за смазливую рожицу, за богатство, за университетский диплом с отличием, за вечерний туалет от Сакса…
– Простите ее, падре, – хмуро сказал дон Индалесио. – Джоанна, еще раз прошу тебя прекратить этот спор. Выпьем, друзья!
Джоанна чувствовала, что готова расплакаться от досады. Как она позволила себе ввязаться в спор? Девчонка, просто девчонка! Вполне заслужившая, чтобы ее высекли. В другой раз будете умнее, мисс Монсон… если вы вообще способны когда-нибудь поумнеть.
Высокий растрепанный человек поднялся за столом и, пошатываясь, высоко поднял бокал.
– Здоровье и деньги! – провозгласил он хриплым голосом старого алкоголика. – И время, чтобы ими пользоваться! У нас-то его уже не так много, а вот у нее…
Расплескивая вино, он ткнул бокалом в направлении Джоанны.
– У нее, говорю, все впереди. Салюд, Хуанита!
Джоанна благодарно улыбнулась, в свою очередь подняв бокал и прикоснувшись губами к его краю. Ей было очень приятно, что дон Руфино Кабрера назвал ее по-испански, как всегда называла няня, старая негритянка Селестина, до самой смерти так и не сумевшая привыкнуть к иностранному имени своей воспитанницы.
Дон Руфино одним махом опорожнил бокал и, опираясь на широко расставленные руки, нагнулся и подмигнул иезуиту.