Дыхание озера - стр. 12
– Какая жалость!
– Жалость, жалость!
– Сильвия ведь была не такой старой.
– Она была немолода.
– Старовата, чтобы приглядывать за детьми.
– Но слишком молода, чтобы умереть.
– Семьдесят шесть?
– В самом деле?
– Еще не очень старая.
– Да уж.
– Для своей семьи – совсем не старая.
– Я помню ее мать.
– Подвижная, как девчонка, и это в восемьдесят восемь!
– Но у Сильвии жизнь была тяжелее.
– Намного тяжелее.
– Намного тяжелее.
– Ох уж эти дочери!
– Как все могло так плохо кончиться?
– Она и сама никак понять не могла.
– Тут любой в толк не возьмет.
– Я бы точно не смогла.
– А эта Хелен!
– Что уж говорить о младшей, Сильви?
Они пощелкали языками.
– У нее хотя бы детей нет.
– Хотя бы насколько нам известно.
– Перекати-поле.
– Сезонная работница.
– Бродяга.
Последовало молчание.
– Нужно бы сообщить ей о матери.
– Хорошо бы.
– Если бы только удалось ее отыскать.
– Объявления в газетах могут помочь.
– Но вряд ли.
– Да, вряд ли.
Снова молчание.
– Эти две девочки…
– Как мать могла их бросить?
– И записки не оставила.
– Да, записку так и не нашли.
– Это же не мог быть несчастный случай.
– И не был.
– Бедная женщина, которая одолжила ей машину.
– Мне ее было жаль.
– Она во всем винила себя.
Кто‑то из них встал и подбросил дров в огонь.
– На вид – милые дети.
– Очень тихие.
– Не такие красивые, какой была Хелен.
– У одной из них красивые волосы.
– Обе вполне миловидные.
– Внешность не так уж и важна.
– Для девочек важнее, конечно.
– И обеим придется всего добиваться самим.
– Бедняжки.
– Бедняжки.
– Я рада, что они тихие.
– В «Хартвике» всегда было так тихо.
– Да, было.
– Точно, да.
Когда тетушки наконец заснули, мы с Люсиль вылезли из кроватей, сели у окна, завернувшись в стеганое одеяло, и принялись смотреть на редкие облака. Светила яркая луна, окруженная ореолом, и Люсиль решила сделать лунные часы на снегу под нашим окном. Свет позволял играть у окна в карты, но читать было нельзя. Мы не спали всю ночь, потому что Люсиль боялась кошмаров.
Лили и Нона провели с нами самую глухую зимнюю пору. Готовить они не любили. Жаловались на артрит. Друзья бабушки приглашали их на карты, но они так и не научились играть. Петь в церковном хоре они отказались, поскольку обладали хриплыми голосами. Думаю, Лили и Нона получали удовольствие лишь от привычных и знакомых вещей, от точнейшего воспроизведения дня прошедшего в дне нынешнем. Этого было невозможно добиться в Фингербоуне, где каждое знакомство поневоле вносило новизну и нарушало одиночество и где мы с Люсиль постоянно грозили разболеться или вырасти из обуви.
Зима выдалась суровая. К концу снежный покров был намного выше нашего роста. С одной стороны дома сугроб доходил до края крыши. Некоторые здания в Фингербоуне попросту развалились под весом снега, скопившегося на крышах, что служило источником серьезной и беспрестанной тревоги для наших двоюродных бабушек, которые привыкли к кирпичным зданиям и жизни ниже уровня земли. Иногда солнце пригревало достаточно, чтобы толстый пласт снега съехал с крыши, а временами елки вздрагивали, и снежные шапки скатывались с ветвей с удивительным грохотом, приводившим в смертельный ужас обеих тетушек. Именно благодаря темной, изнурительной зиме нам удавалось часто уходить на озеро, чтобы покататься на коньках, поскольку Лили и Нона были уверены, что наш дом рухнет, и надеялись, что мы хотя бы сможем избежать их участи, когда это случится, даже если вместо этого мы с сестрой умрем от воспаления легких.