Двор Карла IV (сборник) - стр. 21
– Об этом говорили, но очень давно, и никто теперь уж не думает о подобном разделе, – с презрением ответил хозяин магазина. – Наполеон хочет завоевать Португалию только для того, чтобы отнять ее у англичан, да-с, сеньор!
– А мне говорили, – прибавила донья Амброзия, – что Годой хочет отправить королей в Америку и взять себе испанскую корону. Но уж этого мы не допустим, не правда ли, дон Анатолио? Хотя, конечно, чего уж ждать хорошего от человека, женатого на двух женщинах!
– И говорят, что за обедом одна из них сидит по его правую руку, другая по левую, – сказал дон Анатолио.
– Ради Бога, говорите тише! – произнес аббат Паниагва. – О подобных вещах нельзя говорить вслух.
– Нас никто не слышит, и кроме того, если б стали арестовывать тех, кто высказывает подобные вещи, то Мадрид сразу опустел бы!
– Всем известно, в каких отношениях Годой состоит с королевой, – сказала донья Амброзия.
– Но об этом не говорят, сеньоры, об этом молчат! – воскликнул Паниагва. – Говоря откровенно, мне неприятно это слушать. Мне даже как-то страшно. Вдруг это дойдет до князя де ла Паз!
– Но так как мы не ожидаем от него прибыли или каких-нибудь других выгод…
– До свиданья, отпустите меня, донья Амброзия, я тороплюсь, – в смущении проговорил аббат. – Я выбрал вот эту зеленую ленту, а голубая не годится, мне неудобно будет показаться в ней в доме графини.
Она торопливо завернула ему выбранную им ленту и так же торопливо дала мне шелк, чем я вовсе не был доволен, потому что охотно бы еще послушал разговор о политике. Я направился домой, но дорогой встретил монаха Хозе Салмона, который нередко ходил к донье Домингвите, бабушке моей госпожи, и лечил ее от всевозможных недугов. Салмон, в фамилии которого недоставало только одного «о» для того, чтобы напоминать премудрого царя Соломона, считал себя человеком образованным и необыкновенно умным.
– Как здоровье доньи Домингвиты? – остановил он меня вопросом. – Хорошо ли на нее подействовала сушеная малина, которую я ей принес в последний раз?
– О, превосходно! – ответил я, хотя не имел ровно никакого понятия о ее действии.
– Вот сегодня вечером я принесу ей порошочки, после которых она совсем помолодеет, или я не буду отец Салмон! Но какие у тебя прекрасные груши! – прибавил он, запуская руку в мою корзинку. – Ты мастер покупать!
И, взяв пару груш, он сначала понюхал их, затем опустил в широкий рукав своей длинной одежды, без всякого позволения с моей стороны, и прибавил:
– Передай ей, что сегодня вечером я зайду к ней порассказать о важных политических новостях.
– Вот вы все знаете, отец Хозе, – произнес я, сгорая от любопытства, – не можете ли вы объяснить мне, зачем приближаются французские войска?
– Если бы ты хоть наполовину был так умен, как я, то ты понял бы, в чем дело, – ответил он. – Разве ты не знаешь, что Наполеон возвысил Францию после всяких интриг и революций? Разве ты не знаешь также, что у нас есть человек, подкапывающийся под святые основы церкви? Зная все это, трудно не понять, что французские войска идут только для того, чтобы наказать этого нераскаянного грешника и заклятого врага духовных начал.
– Неужели же сеньор Годой не только светский интриган, но и враг духовенства? – спросил я, удивленный таким скоплением отрицательных качеств у фаворита.