Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича - стр. 52
– Так пойду я, снаряжу немчина!
– Иди, иди, Сеня! Бог нам его привел, – и Терехов набожно перекрестился. – Ежели сразу на след напали, прямо чудо Божие!
– Воистину! – ответил Андреев. – Ну я пойду, а ты готовь грамотку.
– Ладно, Сеня!
Андреев ушел, а Терехов пришел в свою дальнюю горницу, достал перо и бумагу и, кряхтя, стал составлять послание своему другу.
В тот же день вечером капитан Эхе, снабженный и казной, и грамотой, ехал из Рязани на своем сильном коне в коломенскую вотчину Теряева, думая не столько о княжьем сыне, сколько о свидании с Каролиною, сестрой цирюльника.
VIII
Радостная весть
С того самого дня, как пропал маленький князь, усадьба Теряева-Распояхина оглашалась стоном и плачем. С трудом поправилась больная княгиня Анна Ивановна; встала она с кровати бледная, тощая, смерть смертью, и долгими часами сидела в своей молельне, тупо, в отчаянии смотря в одну точку. Словно гробовая плита легла на ее сердце, и только приезды мужа на время оживляли ее. Она становилась тогда, как безумная: бросалась в ноги князя, ловила его руки и выкрикивала проклятья на свою голову, моля мужа о прощеньи.
– Анюта, встань! Негоже так, – пытался уговаривать ее князь, подымая с пола, – грех да беда на кого не живут. И я провинился бы так же, как и ты. Тайного врага не убережешься. Да и Бог не без милости. Подожди, найдется наш Мишук!.. Дай мне сроку!
Но княгиня продолжала терзаться невыносимой мукой. На беду, ее муж не мог бросить столицу, правя царскую службу, а в последнее время будучи приближен к патриарху.
Он вызвал в усадьбу Ермилиху и сказал ей:
– Лечи княгиню! Занедужилась она дюже!
Ермилиха поклонилась в пояс.
– Не вели казнить, вели слово молвить, царь-батюшка! – заговорила она тонким, льстивым голосом. – С глазу княгинюшке недужится; не иначе, как с глазу! Уж я ли ее не пользовала: и травою, и кореньем, и наговором. Одно теперь осталось, князь-батюшка!
– Что?
– По монастырям везти, о здоровье молебны служить, потому всякий глаз от лукавого.
Князь молча прошелся по горнице.
– А про… сына узнали? – спросил он с запинкою.
– А по молодом князюшке панихиды служить надо. Коли жив, сейчас к дому повернется.
Князь угрюмо кивнул.
Богомолье действительно – лучшее средство. Он приказал жене собираться, снарядил возок и послал ее в Троицу, к Николе на Угреш, в ближний Юрьевский монастырь.
Остригла княгиня в знак печали свои роскошные волосы и поехала молиться святыням.
Не помогли панихиды, и не вернулся пропавший сын, но сама княгиня оправилась и стала покойнее, только сенные девки шепотом рассказывали, что порой, случалось, вскрикнет она ночью так-то страшно пронзительно и вскочит с постели, словно обуянная.
Все угрюмее день ото дня становился князь. По дружбе к нему, дня не проходило, чтобы в застенке разбойного приказа приказный дьяк не пытал одного-двух скоморохов, но ничего не говорили пытаемые о княжеском сыне.
Терехов-Багреев тоже ничего не отвечал.
Как в злую тюрьму приезжал князь в свою усадьбу и часто, не видясь даже с женою, сидел в своей горнице, выслушивая доклады своих гонцов, которых слал во все стороны.
И вот однажды вошел к нему его верный Антон и сказал:
– Немчин какой-то с Рязани приехал. От боярина Петра Васильевича грамотка!
– Где? Давай! – Князь дрожащей рукою сорвал шнурок и, развертывая свиток, сказал Антону: – Гонца в избу сведи. Напой, накорми.