Двести второй. Мы из СССР - стр. 20
– Сапоги резиновые, собака след не берет.
– Попробуйте сами, товарищ майор!
– Так, ладно. Сколько там нам еще осталось?
– Кажется, пара километров, вряд ли больше.
– Держись, солдат! – подбадриваю я сам себя, а в голове уже начинает крутиться когда-то прочитанный стишок:
– Для чего солдату ноги?
– Чтобы топать по дороге
– Левой, правой, раз и два!
– Для чего же голова?
–Чтоб носить стальную каску
– Или газовую маску,
– Чтоб не думать ничего.
– Сержант мыслит за него!
Впереди бежит Леха Хохол, от него воняет, как будто он сука неделю назад сдох.
Хотя и от нас наверняка не фиалками пахнет.
Взгляд влево. Летехи уже рядом нет, он убежал вперед – конь Тыгдымский.
Тыгыдым – Тыгыдым – Тыгыдым…
И вот он уже пылит впереди взвода.
Только развевающегося красного знамени ему в руках и не хватает.
Как там, в песне, поется?
–Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведет?
– Кто под красным знаменем раненый идет…
Наш летеха точно раненый, притом на всю голову, только не идет, а скачет.
Тыгыдым – Тыгыдым – Тыгыдым…
Хорошо ему, «лосяре», без автомата и подсумков, налегке скакать вокруг нас и орать всякую хрень.
В голове гул от дружного топота тяжелых солдатских кирзачей по высохшему до бетонной твердости грунту дороги и стрекотания цикад.
– Да мля, что за херня снова в голову лезет?
– Какие, бля, цикады в Забайкалье?
– Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша.
– Шифер едет с крыши вон!
– Ну, а мне пора в Дурдом!
Видимо, «жидкость» в голове закипела, как антифриз в перегретом радиаторе автомобиля.
Взгляд через плечо, через силу, сфокусироваться не удалось. Периферийным зрением отмечаю, что бежим кучно, отстающих бойцов нет.
Отлично – потому что зачет результата по последнему бойцу.
Сзади бегут сержанты, они, как и офицер, бегут налегке. Будешь отставать, получишь от сержантов кирзачом по пятой точке «волшебного пендаля», придающего бойцу на короткое время турбо-ускорение, после которого у солдата открывается второе дыхание, и он бежит вперед с такой скоростью, что пятки в жопу втыкаются.
Хорошо, что в нашем взводе дохляков нет, и не приходится тащить на себе «раненых».
Во втором взводе одного «раненого» дотаскали на себе до того, что чуть в «двухсотые» не перевели. Теперь сзади всегда бегут сержанты и контролируют ситуацию.
Вдруг сзади раздается то ли хрип, то ли крик: «Чья лопатка!»
Хлопаю себя по ремню, и по спине стекает холодная струйка пота.
В мозгах зажигается красная лампочка, в висках начинает пульсировать кровь.
Перед глазами загорается бегущая строка: «С_у_к_а! П_р_о_е_б_а_л! К_а_к – т_а_к.
Что говорил прапорщик Жуков: «Солдаты, в армии нет слова потерял или украли, есть только слово – П_р_о_е_б_а_л!»
Останавливаюсь и оборачиваюсь через левое плечо. Мимо пробегают бойцы, открытыми ртами жадно хватая горячий пыльный воздух, словно рыбы, выброшенные на берег.
И вдруг навстречу мне бежит Шурик Григорьев, свой пацан – «Земеля», откуда-то с района, а в руках у него моя пехотная лопатка.
Хриплю пересохшими губами: «Спасибо, Братка!»
Хватаю лопатку, разворачиваюсь и догоняю свою шеренгу. Занимаю свое место в строю, пытаюсь отдышаться и войти в общий ритм.
Столько лет прошло после армии, а я до сих пор помню этот случай, и до сих пор испытываю благодарность Шурику Григорьеву за то, что он тогда поднял мою пехотную лопатку.