Дверь в декабрь - стр. 15
Смутившись, она перевела взгляд на залитое дождем окно.
– Тогда я страдала сильнейшим комплексом неполноценности.
– Почему?
– Мои родители.
– Разве бывает по-другому?
– Бывает. Иногда. Но в моем случае… в основном моя мать.
– Расскажите о них.
– К делу это не имеет никакого отношения. Да и потом, их уже нет.
– Они умерли?
– Да.
– Я сожалею.
– Напрасно. Я – нет.
– Понимаю.
Лучше бы она не произносила последние фразы. К собственному удивлению, она вдруг поняла, что хочет произвести на него хорошее впечатление. С другой стороны, она еще не могла найти в себе силы, чтобы рассказать ему о своих родителях и лишенном любви детстве.
– Что же касается Дилана… – Она замолчала, не могла вспомнить, а на чем они остановились.
– Вы говорили мне, что с самого начала приняли его за другого человека, – подсказал Холдейн.
– Видите ли, я так поднаторела в умении отталкивать от себя людей, восстанавливать всех против себя и прятаться в собственном коконе, что меня обходили на пушечный выстрел. Особенно юноши… и мужчины. Я знала, как дать им от ворот поворот. До того, как появился Дилан. Он не сдавался. Продолжал приглашать меня на свидания. Как бы часто я ни отказывала ему, приходил снова. Моя застенчивость не останавливала его. Грубость, безразличие, холодность – ничего не помогало. Он преследовал меня. Не желал отказаться от меня. Я стала для него навязчивой идеей. Но в этой навязчивости не было ничего пугающего, только сентиментальность. Он посылал мне цветы, конфеты, снова цветы, однажды большущего плюшевого медведя.
– Плюшевого медведя для молодой женщины, которая пишет докторскую диссертацию? – спросил Холдейн.
– Я же упомянула про сентиментальность. Он писал мне стихи и подписывался «Тайный поклонник». Банальность, конечно, но на женщину, которая в двадцать шесть лет от силы несколько раз целовалась и нацеливалась в старые девы, это действовало. Он стал первым, которому удалось показать мне, что я… особенная.
– Он пробил брешь в ваших оборонительных редутах.
– Черт, он их просто смел.
Стоило ей произнести эти слова, как то время и те чувства вернулись, необычайно живые и сильные. А с воспоминаниями пришла грусть, потому что ожидания не сбылись. Слишком уж она оказалась наивной.
– Позже, когда мы уже поженились, я узнала, что страсть и пыл Дилана предназначены не только мне. Нет, других женщин не было. Но с той же страстностью, с какой он преследовал меня, Дилан отдавался любому своему увлечению. Исследования, связанные с изменением человеческого поведения, оккультизм, скоростные автомобили с мощным двигателем – всему он отдавал себя без остатка, щедро растрачивая ту энергию, с которой ранее добивался моего благорасположения.
Она вспомнила, как волновалась из-за Дилана… о том влиянии, которое он окажет на Мелани. В какой-то степени и развестись она захотела потому, что опасалась, как бы Мелани не передалась импульсивная одержимость ее мужа.
– Например, он решил построить за домом настоящий японский сад и многие месяцы отдавал этому саду все свое свободное время. Стремился довести его до совершенства. Каждый цветок, каждое растение, каждый камень, все должно было быть идеальным. Каждое деревцо должно было иметь те же пропорции и располагаться так же гармонично, как в примерах, которые приводились в книгах по классическому восточному садоводству. Он ожидал, что этот проект увлечет и меня, как и все его остальные проекты. Но я не могла увлекаться, как он. Да и не хотела. А кроме того, при его фанатичном стремлении к совершенству, все, что я делала для него, из забавы постепенно превращалось в тяжелый труд, за который мне платили только придирками да насмешками. Никогда раньше мне не встречались столь одержимые люди. И хотя Дилан постоянно увлекался чем-то новым, он не получал от своих увлечений ни удовольствия, ни радости. Потому что на радость у него просто не оставалось времени.