Двадцатый год. Книга первая - стр. 84
На Косте там и сям chwalebne blizny43, те что облагораживают увечье. Виноватая улыбка: «Задело шрапнелью… Оцарапало осколком… Повезло, не сильно…» И еще два шрама на боку, немного сзади, выше поясницы, словно от огромных граненых шильев. На немой вопрос рассеянно брякнул: «Штыком». «Немецкие штыки такие, да? Какая жуть». Смутился, насупился, растерянно замолк. Нет, нельзя с ними об этом, надо позабыть. Навсегда. Чем скорее, тем лучше.
– Куй-булат удалой… – прозвучал за окном бодрый голос кандидата Зеньковича. Съемщик так был потрясен задорной песней, услышанной на киевском пасхальнике, что поминал «куй булат» почти всегда, когда поблизости не наблюдалось женщин.
Увидев за окном склоненную над Жеромским Барбару, осекся. Любезно поклонившись, невольно ускорил шаг и скрылся из поля зрения. Но дело сделал: Бася осознала, что с переводом ей возиться надоело. Захотелось выйти и погреться на солнце, подальше от мерзлых трупов и покрытых кровавой стернею полей.
Исполком разместил бригаду в двух домах, довольно далеко друг от друга. Один находился на Гоголевской, ближе к вокзалу и Киевскому шоссе, другой на Лермонтовской, ближе к Тетереву и впадавшей в него речушке Каменке. Когда решали, кто из бригады где поселится, Бася выбрала Лермонтовскую. Не по причине нелюбви к «Тарасу Бульбе», как заявила с хихиканьем Лидия, а из-за близости к реке и парку. Хозяева обоих домов, натерпевшиеся от разных постояльцев, были более чем довольны – публика интеллигентная, столичная, не пьющая (почти), да еще и вперед заплатившая. За домиком, куда вселились Бася с Костей, раскинулся садик. Зенькович с аппаратурой обосновался по соседству, в удобной полухозяйственно-полужилой постройке.
На залитом солнцем дворе – еще голые вишни и яблони почти не давали тени – Барбара обнаружила Олеську, сельскую родственницу хозяев, умненькую девочку лет пяти, весьма и очень к Басе расположенную. Та играла с серым в темных пятнах котом – дразнила хищника бумажкой на веревочке. Животное в восторге, радостно мявкая, бросалось туда и сюда.
(Бася успела уже разобраться, что Олесями на русском юге звались не только Александры, как в Польше, но также Елены, по-народному Алёны, или на здешний окающе-экающий лад – Олены. Шестилетняя Олеся как раз была Еленой, в Польше бы ее звали Хелей. Черт ногу сломит, если взяться кому объяснять.)
– Ось дивись, тьотю Басю, який у мене кiт, – похвалилась девочка. – Гарнесенький?
– Гарнесенький, – с полнейшей готовностью согласилась тетя Бася. Кот, благодарно мрукнув, стал тереться о Басины ноги. – Як його звати?
– Василь. Величезний?
Бог свидетель, Басе хотелось сделать девочке приятное. Но большей, чем Платон, амикой для нее оставалась веритас. В утешенье она погладила Леську по чисто вымытой русой головке. Ласково-преласково произнесла:
– Ти, Лесю, ще, мабуть, величезних котiв не бачила.
Испытала законную гордость, соорудивши фразу на современном украинском языке. Жалко, Костика рядом не была, то-то бы порадовался. Или наоборот…
В синих глазенках колыхнулась незаслуженная обида.
– Бачила!
– А такого бачила колись? – Разведя руки в стороны, Бася показала девочке подлинные размеры Свидригайлова. Преувеличив не более чем в два раза, максимум в три с половиной.