Двадцатый год. Книга первая - стр. 66

«Не вздумай обижаться, Баха», – мягко посоветовал голос. «И не подумаю. Михаил Константинович – чудесный человек. Таким я его себе и представляла».

* * *

– Вы только, Бася, не подумайте, мой Миша вовсе не тиран. Если бы Костик заупрямился, он отпустил бы его хоть в Киев, хоть в Одессу. Просто ляпнул тогда сгоряча. Но это же Костя. Пожал плечами, собрал чемоданчик, сел на поезд, и в Варшаву. На первые каникулы вернулся в восторге. Сказал – это судьба.

«Что за судьба такая? – развеселился голос. – Барбару Карловну Котвицкую он в ту пору еще не встретил».

– Теперь, Бася, трудно поверить, но я и в самом деле испугалась, как бы он не укатил в этот ужасный Томск. Из вредности мог, вполне.

– Мог стать юристом? – содрогнулась Бася.

Надежда Владимировна задумалась.

– Нет, юристом, пожалуй, нет. Словом, хорошо, что в Томске не было истфила. Костю могло потянуть на экзотику. Вы же понимаете: Обь, Енисей, Амур. Остров Сахалин. Места весьма и не столь отдаленные.

Они проговорили больше часа, в старой Костиной комнате. (Костя с Михаилом Константиновичем обсуждали что-то в кабинете.) По словам Надежды Владимировны, всё оставалось тут прежним. Карта на стене, исчерченный карандашами глобус. И самое интересное в чужом жилище – книги.

– Вы позволите взглянуть?

– Конечно, Бася. – Полнейшее понимание.

Сенкевич, Стивенсон, Дюма, капитан Майн Рид, Диккенс, Конан-Дойль – традиционный набор. Но рядом томики римских и греческих классиков и сотни две изданий по истории, филологии, географии – чуть потрепанные, с закладками. Есть и старые знакомцы: Зелинский, Гиббон, Моммзен, Ламартин, Луи Блан – совсем как дома. (Интересно, где он спрятал Мопассана? Бася своего держала за теми книгами, которые, знала точно, никому никогда не понадобятся.) Учебники древнегреческого, старославянского, французского, немецкого. Надо же – испанского. Снова всеобщее – Чехов, Толстой, Мережковский, Шевченко. Приложения к «Ниве», «Киевская старина», «Вестник Европы», «Летопись войны с Японией». Ибсен, Стриндберг, Гамсун, Ростан, Гюго, Марк Твен, Джек Лондон, де Амичис. Практически всё читала, будет о чем говорить по ночам. А тут? Фу, атлас сражений XIX века, нашелся милитарист. А вот и Костин предшественник в житомирской гимназии – Короленко. Рядом некто Коцюбинский, тоже надо бы прочесть. I nareszcie polszczyzna32. Львовское издание Мицкевича, краковские – Словацкого и Норвида. Варшавские Прус и Жеромский. Ночей потребуется много.

Бася ощутила себя Татьяной в доме Онегина. Только у них с Ерошенко иначе. И Бася не сельская дурочка, и Котька не пошлый петербургский денди, и всё у них уже было. И будет, много-много раз.

Надежда Владимировна, изредка вздыхая, показывала фотографические альбомы. Украдкой – детские Костины рисунки. Как и следовало ожидать: греки, римляне, американские конфедераты и унионисты. Вот некто напоминающий Цезаря. Некто похожий на Пугачева, а рядом… Гринев? Маши, правда, нет. И вообще ни одной девушки, сплошные воители и кони. Очередное подтверждение известной истины: мальчики в чем-то развиваются медленнее. Зато потом кричите «SOS».

– В четырнадцатом мне казалось, я умру от слез. Но привыкла. Оказалось, можно привыкнуть и к этому.

Басе очень хотелось услышать, как ее Костя жил после революции. Увы, Надежда Владимировна старательно обходила последние три года, словно Костя просил ее молчать. Лишь раз проскользнуло что-то.