Двадцатый год. Книга первая - стр. 48
Две семьи, из которых вышли пани Котвицкая и госпожа Старовольская, друг друга почти не знали. Предки Малгожаты Котвицкой, беря в жены – задолго до рождения автора «Будрысов» – исключительно вэсолютких як котэчки и бельших од млека ляшек24, давным-давно превратились в поляков, сохранив лишь русскую фамилию на «евич». В отличие от них, предки Маргариты Старовольской, несмотря на все унии, политические и религиозные, как были, так и остались русскими. При известном сочувствии к обиженным Екатериной польским родственникам они приняли возвращение края в Россию как нечто законное и глубоко закономерное, в польских возмущениях не участвовали и уже в восемьсот двенадцатом защищали обретенную родину в отечественной войне – сражаясь против прадедов Кароля и Малгожаты, шедших на Москву в корпусе князя Юзефа.
Прочная связь между киевской и варшавской семьями возникла благодаря японскому коварству: занесенные мобилизацией в Красноярск будущий профессор и инженер однажды, копаясь в генеалогии, выяснили, что благодаря обеим Маргаритам пребывают между собою в свойстве. Обстоятельство обоим чрезвычайно понравилось, еще более укрепив возникшую на Енисее дружбу.
И вот теперь, на шестнадцатом-семнадцатом году этой дружбы, на лестничной черной площадке, Барбара ничего не понимала.
– Точно, Хавочка, – бросил седовласый в темноту за спиной, – ей нужно тех самых. – После чего вперил в Басю насмешливый взгляд. – Вам, мадам, возможно, будет грустно слышать, но теперь заместо их на данной площади проживает рабоче-крестьянская беднота. Я, Хава Лейбовна, Терентий Прокофьич, Оксана Петривна, наши с ихними дети и мой племянник Додик с Могилева.
Оставшись доволен застывшим Басиным лицом, седовласый добродушно пояснил:
– Только не подумайте, мадам, с не того Могилева, какой есть на Днепре. Додик с того, какой есть на Днестре, если ир, мадам, трошки фарштейт географию. Кошмарно одаренный мальчик, он еще даст себя услышать и заткнет всех ваших к себе за пояс. Что до пана Старовольского, то ими тремя уплотнили мадам Гриценко.
– Тую, – любезно подтвердила вынырнувшая из-за спины седовласого темноволосая худая женщина, – у какой муж французский профессор и прогрессивный русский черносотенец.
Несмотря на внезапную слабость, Бася заметила: правая рука у женщины выглядит странно, словно бы искалеченной.
– Скоро будет немало год как бывший, Хавочка, – с удовлетворением напомнил женщине седовласый, – потому что даже французские профессоры и прогрессивные черносотенцы при народной свободе всегда бывают бывшие. В каждом буквальном смысле данного слова.
– Спасибо, – выдавила Бася, ощущая как ладошка покрывается противным трусливым потом. «Что случилось, почему тремя? Их же пятеро».
– Вы, мадам, имеете теперь пойти наверх, где там их всех найдете. Сегодня вниз только ихний малолетний хулиган опускался.
Ничего не ответив, Бася стала подниматься по запущенной лестнице. Мужчина, громко, заглушив Шопена, крикнул:
– И считайте, вам, мадам, кошмарно повезло. Не знаю, где имеют они сильную ладонь, но черезвычайная комиссия до них пока не добралась. Сами-то вы, панночка, тоже из недобежавших?
Бася мысленно заткнула уши. Пройдя пролет и оказавшись вне пределов видимости, судорожно ухватилась за стену.
* * *
Вернувшись во двор, Ерошенко устроился на парковой скамейке. Строго говоря, скамейкой данное сооружение было в прошлом – после трех революционных зим сохранился лишь чугунный остов. Но кто-то, по случаю прихода весны, возложил на него свежеструганную доску – проделав то же самое и с другою бывшей скамьей, стоявшей в отдалении от первой. «Даже лавочки у нас теперь ci-devant