Двадцатый год. Книга первая - стр. 13
«Перед кем я еще тут виновата?» – подумала Бася, входя в просторный вестибюль. Гольденбаха вроде бы не трогала, Луначарского тоже. Ну разве однажды – когда ей предложили высказать соображения о возможности использовать польскую орфографию при замене русской графики на латинскую. Тогда она выпалила с ходу: «Что за бред?» – не имея понятия, что русская латиница это идефикс Анатолия Васильевича. Но если наркому и рассказали о Басином невежливом отказе, он посмеялся, и всё. Коханчик? Да пошел он к черту. Все идите к черту, не до вас. Новая жизнь, товарищи, comprenez-vous, citoyens?5
Бася стремительно шла по коридору и весело думала, как заведет себе в Варшаве настоящего мужчину. Будет предаваться утехам. Утром после сна и вечером после театра. Понравится, так еще и замуж выйдет.
Какого угодно, лишь бы не такого, как Юрочка. Не Блока и не извращенца. «Блок-то тут при чем?» – удивился голос. Потому что не поэта, зло ответила ему Барбара. И не художника. И не ученого – горбатого, слепого, с насморком от книжной пыли. Сильного, смелого, честного, умного, красивого. Спортсмена и интеллектуала.
«И чтобы на рояле играл, как Падеревский», – хмыкнул голос. Не обязательно, сказано – любого. Не лысого, не кудрявого, не блондина. Можно подцепить офицера. Офицеры дело знают. Лишь бы против наших в Белоруссии не воевал. «В Варшаве есть такие офицеры?» Поищем. Там теперь даже американские авиаторы есть. И французские миссионеры из военной миссии.
И главное – не рохлю, как Ерошенко. Ромео с Вильчьей, мямля, фендрик. Барбара Карловна, вы позволите, я хотел бы вам сказать, вы не могли бы…
«Выбери инструктора бойскаутов» – посоветовал голос. Вот именно, warum denn nicht?
Тут она поняла, что сейчас разревется, и вбежала в кстати подвернувшуюся уборную.
* * *
– Вы уже слышали, товарищи? В Уфе башкиры у интеллигенции яйца вырезают.
Это было первое, что услышала Бася, войдя в свое второе отделение. Хриплый басок Алексея Пафнутьевича доносился из-за перегородки, где сотрудники обычно пили кипяток.
– Алексей Пафнутьевич, что за выражения, вы не в красной гвардии! – ответил фальцетик Зиночки, бывшей институтки.
– Вот-с, – гнул свое Алексей Пафнутьевич. – В Уфе-с. Куда теперь податься образованному человеку?
Прозвучал рассудительный баритон, принадлежавший товарищу Ларионову.
– Странно. Откуда у русской интеллигенции яйца? Верно, у коммунистов режут.
– Ох, скорее бы всем отрезали, – выразил надежду фальцет.
Бася чуть громче обычного прикрыла за собою дверь.
– Тс, товарищи! Гордая полячка, – четким шепотом сообщил Алексей Пафнутьевич.
Бася зашла за перегородку. Зиночка с улыбкой до ушей привстала с места.
– Джэнь добрый, пани Котвицка!
– Здравствуйте, товарищ Голицына. Вы, я вижу, взялись за польский? Приготовляетесь к эмиграции?
Зинаида обиженно сморщила кукольный носик.
Бася тихо ненавидела институтку. Понимала умом: перед ней обиженное господом создание, но всё равно. Сначала просто презирала. Ничем презрения не выказывая и коря себя за курсистское высокомерие к несчастным институтским фифам. Но едва лишь ощутила Зиночкину ненависть к себе, радостно возненавидела Зиночку в ответ. (Она тоже была человеком, Барбара Котвицкая, и ничто человеческое чуждо ей не было. Просто внутренней дисциплины было больше, собранности, ума, воспитания.)