Два писателя, или Ключи от чердака - стр. 37

– Еще бы спонсоров найти, на гастроли! Может быть, Леонид? Там с декорациями непросто…

В спальне подозрительно тихо. Пробираюсь на цыпочках.

– Ну, Ирина Борисовна, ты даешь…

– Как ты? Волновался?

– Пока Майоров не позвонил. Мы-то нормально, а Лёлька закашляла. Твоя мама звонила: не пропустите пневмонию.

– Почему пневмонию?

– Ну ты что, маму свою не знаешь? Ложись скорей, я уснуть не могу.

В понедельник в школе я издали замечаю, что у Чмутова на щеке алеет шрам – молодым кровавым полумесяцем. Он упреждает мой вопрос речитативом вместо обычного распевного приветствия:

– В темноте навернулся на железяку – вишь, как кстати: мне как раз на телевидении выступать.

Но в передаче шрама не видно, в передаче «Мой Пушкин» он играет арапа, вымазав черной краской лицо и руки.

Что за роман я затеяла? Герой не влюблен, влюблена героиня, но она себя бережет. Перебирает словечки, как старушка воспоминания, подглядывает в чужие книжки, как подросток. Кому это интересно? Даже подруге нечего рассказать: «Людочка, сегодня будет один писатель по телевизору…»

Людочке нет дела до писателя. Нас с ней свел академический институт, мое первое место трудоустройства, но не первый академический институт. Первый был в Москве, в аспирантуре, легендарный ИПМ, в котором рассчитывали оптимальные космические орбиты и исследовали термоядерные реакции – там я делала диссертацию по динамике шагающих аппаратов.

В Институт требовался специальный допуск. Мне пришлось подписать документ «О государственной тайне», – к нему прилагался перечень сведений, не подлежащих разглашению, солидный том с очень мелким шрифтом. Я прочла лишь две строчки, наугад, и запомнила их на всю жизнь: Ежегодный объем добычи китов и Принципы финансирования советских спортсменов.

Допуск оформили лишь к середине лета, когда вся Москва задыхалась в асфальтовом пекле. С утра в высотке еще сохранялась прохлада, я проходила к лифту мимо кухни, где Джариат, аспирантка из Дагестана, готовила плов.

– Куда это ты собралась, дорогая? – приветствовала она меня. – Встань-ка на свет, к балкону встань, а? Смотри: просвечивает. Ты никому не дашь работать.

– Джариат, там одни академики. И лауреаты!

– Академиков пожалей, а?! Как тебя Лёня отпускает?

Пассажиры в метро обмахивались газетами, а на станциях поддувало. Я выходила и купалась в Москве-реке. Не вытираясь, надевала сарафанчик, с мокрых волос текло по позвоночнику, но пока добиралась до института, высыхала даже носоглотка. Я стояла, распахнув глаза, счастливая и сухая, а очередной лейтенант КГБ сличал мое лицо с фотографией на пропуске. Молодые офицеры дежурили на посту в каждом корпусе, я бегала мимо них – на ЭВМ, к шефу, в конференц-зал и столовую – и не могла не заметить, что нравлюсь им всем.

– Ириша, ты свободна в субботу вечером? – спросил однажды самый старший, лет тридцати, с обручальным кольцом. – Ребята пригласить тебя хотели.

– Я ведь замужем…

Я торопилась отладить свою программу, но мой научный руководитель предпочитал неспешно беседовать за чаем. Сам он был знаменитым ученым, стал классиком в тридцать лет, открыв условия, при которых спутник не вертится как попало, а целится объективом в нужную сторону, – он нашел интеграл уравнений движения. Шеф бывал в Нью-Йорке, Рио-де-Жанейро и Париже, его участие украшало мировые симпозиумы, он снимал слайды, писал стихи и рассказывал нам о дальних странах. Шеф дружил с аспирантами. Он любил вспоминать, как в Институте отмечали полет Гагарина, и никто даже не сомневался, что лет через десять отметят высадку на Луну.