Два билета в никогда - стр. 19

Крепко-крепко.

Долго-долго.

А еще я ненавижу ее. За то, что мое собственное душевное равновесие опрокинуто. Одним своим существованием Изабо сводит на нет попытки множества людей утвердиться в этом мире. Никто не станет смотреть на вас, если рядом Изабо. Никто не станет разговаривать с вами, разве что – по крайней необходимости; никто не станет смеяться. Можно, конечно, разинуть рот и протрубить «ах-ха-ха!» так, чтобы тебя услышали где-нибудь в городе Тосно.

Но беззвучный смех Изабо будет слышен не только в городе Тосно, но и в городе Токио. И на всех спутниках Юпитера, не говоря уже о Луне.

Черные прямые волосы, черные глаза, красные губы, белое лицо. В жизни не видела такого красивого человека.

– Нам давно пора познакомиться поближе, – сказала Изабо.

– Зачем?

– На правах родственников.

– Я и так всё про вас знаю.

– Неужели? – Тонкие брови Изабо слегка приподнялись. – И что же ты знаешь?

– Вы – шлюха.

Выпалив это, я втянула голову в плечи, ожидая немедленных последствий. Вот сейчас – сейчас! – она плеснет мне в рожу грейпфрутовым соком. Или кофе. Или коньяком (не пропадать же добру). Она может метнуть в меня пепельницей и, скорее всего, попадёт – но это не имеет никакого значения. Я сделала то, чего мне так хотелось последние полчаса: с особым цинизмом надерзила своей инопланетной тетке.

Теперь впору расплакаться. Мне, но лучше – ей.

Ничего такого не произошло. Лицо Изабо так и осталось безмятежным, а черные глаза – непроницаемыми.

– И это всё? – ровным голосом спросила она.

– Еще вы спите с дядей Витей за деньги. И… из-за вас Лора выбросилась из окна.

Ну, давай же, Изабо! Стакан, пепельница, расплакаться. Давай! Выпусти из темноты Бугимена, от которого не заслонишься ночником с обезьянками. И сигаретным дымом тоже. Давай!

Черные глаза, красные губы, белые зубы – белее, чем лицо. Изабо снова смеется, наблюдая, как валюсь в пропасть я – неблагодарная маленькая дрянь. Она просто хотела узнать меня поближе, проявила терпимость, познакомила меня с красавчиком Локо и сделала так, чтобы Анечко-деточко пережила самое прекрасное путешествие в жизни. Самое лучшее приключение.

Но Анечко все испортила. Вместо того, чтобы ухватиться за куртку Изабо и никогда больше не выпускать ее из рук (разве не об этом я мечтаю до сих пор?), она наговорила всякой фигни. Нет, это даже не фигня. Фигню можно простить, от нее можно отмахнуться.

А от того, что произошло с Лорой, первой женой дяди Вити, – не отмахнешься. Потому что это правда: она покончила с собой. Через полгода после того, как дядя Витя бросил ее, оставил ради Изабо. Я почти не помню Лору. Кажется, она была милая, очень добрая. С ямочками на щеках. Три из пяти кукол Барби, с которыми Анечко-деточко возилась в детстве, подарены ею. А еще – кукольный дом и пазлы. Четыре коробки с пазлами. Ма она тоже что-то дарила. И Папито. Что случилось с теми подарками – я не знаю, кукольный дом тоже куда-то исчез, а куклы остались.

И остался Марик – сын Лоры и дяди Вити. Марика я не помню вообще. Маленький мальчик, похожий на шар, вернее – на несколько шаров, связанных друг с другом. Круглая голова, круглое туловище, круглые ладони, а еще он косолапил. После смерти Лоры Марика забрали ее родители (дядя Витя не особенно сопротивлялся), а через несколько лет, когда он подрос, в дело вступила Ба. Это она настояла, чтобы моего двоюродного братца отправили в закрытую частную школу где-то в Англии. Не знаю, хорошо это или плохо и была бы довольна Лора.