Два билета в никогда - стр. 18
– Просто у вас нет детей, – сказала я, впервые глядя в глаза Изабо. – Иначе…
– Иначе – что?
– Иначе вы не были бы такой безответственной.
Изабо отставила коньяк и посмотрела на меня с неподдельным интересом: тоже впервые.
– Но хотя бы покурить я могу?
Я кивнула головой и подумала, что никогда в жизни не видела ничего похожего на глаза Изабо. В них ничего не отражается, такие они черные. Даже зрачков не видно, сплошная темнота. Вы еще не в курсе, что Анечко-деточко боится темноты до чертиков и до сих пор спит со включенным ночником? Ма работает над этой проблемой, но решение пока не найдено и ночники сменяют друг друга. Ночник с совами, ночник с обезьянками, ночник со штурвалами и якорями, который потом перекочевал к Тёме в детскую.
Темнота – враг.
Так я думала еще вчера вечером, но теперь… В темноте могут скрываться тайны. Она может обнять тебя, укутать, набросить на плечи плед, как это сделал официант по имени Влад. Э-э, нет! Темнота-Влад – скучная.
Изабо – другое дело.
– Ты похожа на свою мать. – Колечки из сигаретного дыма множились и множились.
– Ни капельки не похожа.
– Значит – на отца? – высказала предположение Изабо.
– Нет.
– Сама по себе?
– Ага.
– Значит, это просто переходный возраст.
Мой переходной возраст – еще одно поле для приложения сил Ма, пару раз она проводила со мной беседы на эту тему. Мягкое пожелание: не бояться своих – не всегда адекватных – реакций на то или иное событие, но при этом фиксировать их. А также – не закрываться, идти на контакт, как бы трудно это ни было, и – говорить, говорить. Папито придерживается другой точки зрения, пофигистической: «Переходной возраст, как и война, все спишет».
– Все это враки. Про переходной возраст, – хмуро заявила я Изабо.
– Как скажешь.
Влад снова появился у столика, и Изабо, ткнув пальцем в раскрытое меню, что-то шепнула ему. А потом оба посмотрели на меня.
– Сок?
– Свежевыжатый. – Мне вдруг стало весело. – Грейпфрутовый, будьте любезны.
– Тогда два. – Изабо тоже развеселилась. – Будь любезен, Влад.
– Вы много курите, – сказала я, когда она достала из пачки очередную сигарету.
– Можно подумать, тебе это не нравится.
Вот черт. Изабо видела меня насквозь. Ей хватило одной поездки на Локо, чтобы понять Анечко-деточко. Одна поездка, пара пристальных взглядов и десять выпущенных изо рта колец. Ма потратила на все это гораздо больше времени: всю мою жизнь и часть своей. И – ничего не добилась. Я знаю, как обходить психологические ловушки, которые расставляет Ма. Иногда я взбрыкиваю, но чаще подыгрываю, главное – чтобы Ма была спокойна и не доставала меня. Ее душевное равновесие прежде всего. Я ведь люблю Ма.
Это очень простое чувство.
Такое же простое, как любовь к Папито и Тёме, и презрение к дураку Старостину, и привязанность к Котовщиковой («Шерочка с Машерочкой» – так называет нас Ма, а еще – «попугаи-неразлучники»). Ба вызывает во мне страх, к дяде Вите я равнодушна, и к актеру Роберту Паттинсону тоже. В пику Котовщиковой, которая тащится по нему, как удав по пачке дуста.
Все это просто, очень просто, да.
А Изабо – сложно.
Мне хочется нахамить ей, поставить в тупик; размазать по физиономии ее рассеянную улыбку, которая то и дело вываливается за контуры ярко-красной помады. Мне хочется расплакаться, снова поймать ртом ветер и лететь над землей, ухватившись обеими руками за куртку Изабо.