Душа для четверых - стр. 45
Фельдшер прокатил туда-сюда пустую инвалидную коляску, из больничного окна высунулись с криком, тряхнули бумажками. Старушка не шевелилась. Ей сунули в сморщенные руки баллон с кислородом, стянули маску с синих губ. Зашипело, дунуло в лицо, и старушка дернулась. Посмотрела из машины на небо – как будто для нее мелькнуло вспышкой солнце и снова ушло.
Галке захотелось бежать. Ярко-оранжевые носки стояли перед глазами, как ожог от сварки.
В очередной прихожей дожидался багровый Палыч.
– Батюшки, родные лица! – Галка присела, расшнуровывая ботинки. – Как я рада вам, Виталий Павлович, словами не передать. Вы не волнуйтесь только, с сердцем проблемы будут.
– Невыносимая! – только и выдохнул он.
Кажется, и Палычу эти перебранки нравились, чуть разбавляли будничную жизнь: ему мертвецы и их воспоминания давно приелись, не вызывали на мясистом лице ни одной эмоции, кроме серой скуки.
– Я и не сомневался, кто из вас согласится на такое. – Он чуть надавил голосом.
– Конечно, – поддакнула Галка, – вы же сами мне и позвонили. И в свиточке у вас написано, что это буду я. А читать – много ума не надо, видите, даже вы справились.
– Язва, – почти восхищенно вздохнул он. – Изобрази серьезного человека, тут горе вообще-то у людей.
С родственниками волонтеры почти не встречались, и Галка считала это огромным плюсом своей неоплачиваемой работы. Никаких влажных платочков и рыданий, никакого чужого горя – Галке и своих проблем хватало по макушку, чтобы еще и незнакомцев утешать, но сегодняшнее дело стоило того. Она с любопытством заглянула в комнату.
Пустой просторный зал, вытертые подлокотники на кожаном диване, рябой телевизор. Будто бы съемное жилье, уже вычищенное после чужой памяти: никаких тебе личных вещей или книг, фоторамок или одежды. Только в углу на столе ровной стопкой были составлены коробки с яркими крышками. Пазлы, что ли? Да, говорить о себе эта квартира явно не торопилась. Небольшое зеркало на вбитом в стену гвозде завесили черной тряпкой, пропал половик – светлое пятно сияло на досках.
На диване, свернувшись калачиком, лежала женщина и прижимала большие пальцы к нижней губе, будто тосковала по соске. Лицо у нее было зареванным и распухшим – пустота, словно все самое страшное она уже увидела и испытала, а теперь с волнением заглядывала внутрь и пыталась понять, как же ей жить. Напротив нее в продавленном советском кресле громоздилась женщина помоложе с виноватым и чуть испуганным видом.
– Это Галина, – представил Палыч, выходя в центр комнаты. – Волонтер.
– Мои соболезнования, – брякнула Галка.
Никто не ответил, женщина в кресле заерзала:
– Я Надя, а это моя подруга Людмила, или Люда по-простому. У нее папа… это…
Снова замолчали. Палыч возился со свитком, Людмила давила на губы почти до белизны. Галка поджимала пальцы на ногах, чтобы никто не заметил дырку на правом носке. От чужого горя дышалось тяжело, скверно, и хотелось поскорее взяться за работу. Галка не могла отделаться от чувства, что все это вскоре предстоит ей самой.
– И во что я ввязываюсь… – оглушительно вздохнул Палыч, как бы готовя Галку, но не решаясь сказать прямо.
– Вы согласились, – из-под пальцев ноюще протянула Людмила. – Я же объяснила все…
– Люд, ты подумай еще разок, может, и не надо тебе этого, – подала голос подруга Надя, и Галка перебила их нестройный хор: