Душа для четверых - стр. 47
– А нас сколько в комнате человек? – спросил Палыч, и Галка вспыхнула.
На щеках проступил румянец, и Палыч, заметив это, засиял – кажется, даже успокоился немного. Людмилиного горя стало так много в комнате, что хотелось ухватиться хоть за что-то обычное, спокойное, почти родное. Галка незаметно показала Палычу язык, пусть порадуется своей победе.
– С работы-то не уволят? – спросила, растирая руки.
– Уволят, конечно. Когда-нибудь. Но если никто не узнает, то точно не сейчас. И расписки мне напишите, от руки. Что без претензий.
Галка присмотрелась к нему – с чего бы вдруг такое милосердие? У Палыча ведь наверняка чего только не просили и какие только взятки не предлагали, но он, закостенелый даже не от страха, а из нежелания перемен, все делал по правилам, держась за свое непыльное местечко. А тут одна просьба от какой-то истеричной, капризной женщины, и он на все согласен. Прихоть, рожденная тоской по отцу, слишком острой, будто живот вспороли ножом и бросили умирать. И рана глубокая, черная, и кровь хлещет, и мечешься по квартире в поисках ваты и перекиси, не соображаешь ничего… Но ведь ничего такого в просьбе Людмилы не было, родственники часто не понимали, что делают, но Палыч-то, Палыч куда?
И почему именно Галка? Были среди волонтеров и возрастные тетки, и пропитые мужики, которые под пенсию потянулись к батюшкам и захотели отмолить все прежние грехи, но он отчего-то позвонил ей. Доверяет, что ли? И у Галки чуть потеплело внутри.
Надя поставила отпечаток первым – быстро коснулась экрана и отдернула пальцы, как от кипятка, а потом и вовсе сбежала. Людмила проводила ее пустым взглядом, даже не поблагодарив. Палыч нервничал, суетился, не попадал по кнопкам. Галка тайком вытирала руки о джинсы.
– Готово. Разрешение получено, – ледяной голос из планшета, казалось, подыграл сообщникам. – Доступ разблокирован, можете воспользоваться воспоминанием.
– Боже ты мой, – шепнула Людмила.
В банке плескалось голубовато-гнойное и очень мутное, нездоровое на вид. Нет чтобы расспросить, что это за отец и сколько он всего пережил, где работал и чем запомнился, откуда взялся этот плотный, студенистый осадок, но было поздно передумывать. Без робкой Машки, поджимающей губы Кристины и верной Даны казалось, будто это неправда. К горлу подступил комок, липкий и тяжелый, словно подмоченный кислый хлеб. Галка сглотнула через силу.
Людмила тем временем опустилась перед банкой на колени, обняла прохладное стекло пальцами:
– Пап…
– Осторожно! – У Палыча вышел полузадушенный писк, но Галка слишком тревожилась, чтобы ерничать. – Я выйду, и тогда откроете.
Людмила цепляла крышку отросшими бледными ногтями. Когда в комнате не осталось больше никого, кроме Людмилы и Галки, нереальность обступила плотным кольцом, забилась запахом маринованных помидоров в глотку. Людмилу пришлось поднимать, держать за руки, но все это Галка делала молча – подвывания не утихали, и Галке казалось, что ей на руки спихнули больную девочку с ангиной какой-нибудь или гриппом и теперь именно ей, Галке, отчего-то девочку эту нужно спасать.
Банка открылась со звонким щелчком. Людмила склонилась, распахивая рот, и Галка нехотя, слабо потянула ее за плечи. На самом деле она была бы не против, чтобы Людмила «выпила» всю душу отца в одиночку, но что тогда будет, не хотелось даже представлять… Вместо мелодичного пения раздался скрежет, будто металлической булавкой царапнули по стеклу, и сразу же все осеклось. Стены впитали и звуки, и запахи, и хрип плачущей Людмилы, и саму Галку, которая все еще впивалась в холодные предплечья. Ее выкрутило, вывернуло наизнанку, отжало, как тряпку в меловых разводах у школьной доски, снова швырнуло в молчаливую гостиную недавно умершего человека.