Духовка Сильвии Плат. Культ - стр. 53

– Меня это не интересует.

– Это? В смысле девушки?

– Я хочу посвятить себя Богу.

Я одариваю его благосклонной улыбкой – бедный милый Ленни – и возвращаюсь к игре. Во время перерыва преподобный говорит с парнишкой лет пятнадцати, а потом берет из его рук бурдюк и отпивает – вода течет по подбородку и шее, под рубашку, и я невольно представляю себя этой каплей, что касается разгоряченного тела. Священник или нет, помощник Доктора или нет, но он слишком хорош. Это так нелепо!

– Он должен быть Папой, – говорит Ленни.

– Он хочет быть Папой?

– Нет. Он предпочитает оставаться с нами. Но он мог бы.

– Значит, у него есть причина оставаться.

– Да, есть.

– Какая же?

– Он святой.

Юноша и девушка. Юноша и девушка мерещатся мне на обратном пути домой. Он – творческий беспорядок на голове, синяя ветровка, серый рюкзак, стоптанные кроссовки, запах апельсинов – догоняет ее, но она снова и снова ускользает. Я не вижу его лица, но чувствую его смятение, отчаяние, боль, нестерпимую нужду – коснуться ее. Жестокая девчонка. Я была жестокой с ним. Теперь я должна быть жестокой со всеми остальными, чтобы не утратить воспоминания о нем и не позволить Молли остаться лишь воспоминанием.

Я буду жестокой с ней. Хелен Гарднер – часть Йенса, его жена, правая рука, друг и соратник – знает его тайны и все равно поддерживает. Она ожидает на крыльце дома с фиолетовой крышей. На лице ни капли возмущения и злости – полное принятие и покой. Она в белом, словно ангел, а рядом с ней стоит корзинка, накрытая полотенцем. Когда она замечает меня, ее рот расплывается в самой доброжелательной улыбке, которую я только встречала.

– Благословенный день, Флоренс. Я постучала, но никто не открыл.

– Отец, наверное, ушел за водой, а Молли сказала, что пойдет в женский дом.

– Да, я немного нагрузила ее работой. Она меня попросила.

– И кого вы тут ждете?

– Я пришла к тебе, Флоренс. – Она спускается с лестницы и протягивает корзину мне. – Сегодня мы пекли, и я решила, что ты тоже захочешь попробовать.

Не советую принимать пищу в его доме.

– Могу я войти?

Она так мила, что я вынуждена впустить ее и принять выпечку – насилие добротой.

– Я хотела узнать, как чувствует себя Мэри, – говорит она, устроившись на диване.

– Вы же видели ее. Почему не спросили?

– Мэри – редкий человек, редкий ребенок. Никогда не пожалуется, не признает, что ей плохо, даже если в самом деле плохо.

– У нее умерла мать. Как думаете, она себя чувствует?

В ее тонком и изящном лице, в немолодых, но красивых глазах небесного цвета читается искреннее сожаление, глубочайшее сострадание. Господи, а она хороша! – я верю ей. Почти.

– А ты, Флоренс?

– Я?

– Как ты себя чувствуешь?

Этот вопрос ставит в безнадежный тупик. Я так долго училась подавлять чувства, тренировать мимику, что иногда и сама не знаю, что творится в глубине. Не припомню дня, когда кто-то так прямо и откровенно спрашивал бы обо мне. Все эти годы люди интересовались моей учебой, карьерой, банковским счетом и теми, кто бывает в моей постели, но не мной. Не тем, что у меня внутри. С тех пор как умер Патрик, никто этого не делал.

– Ты тоже потеряла близкого человека, – ее голос, мягкий и успокаивающий, выводит из забытья.

– Я должна быть сильной ради Молли.

– Молли! – Она улыбается, и в этой улыбке я узнаю́ Джейн – она улыбалась так же – улыбкой, полной любви и принятия. – Так ты ее называешь? Мне нравится.