Духовка Сильвии Плат. Дилогия - стр. 13

– Неплохой выбор.

Я киваю.

– А ты?

– Гарвард! – отвечаешь уверенно, ни секунды не сомневаясь, будто уже поступила туда. Теперь тебя трудно спутать с фарфоровой куклой. Ты становишься настолько реальной, насколько это возможно. У тебя даже начинает пульсировать жилка у правого виска, словно моя реакция для тебя очень важна. Но я не знаю, что сказать тебе на это.

– Здорово, – еле выдавливаю я.

Ты останавливаешься и долго не моргая смотришь на меня. И, естественно, мне тоже приходится остановиться.

– Что не так? – удивляешься ты.

– Ничего.

– Да ты весь побелел, будто я говорю, что у меня есть атомное оружие и я собираюсь уничтожить всю планету.

– Да нет же, – беспокойно усмехаюсь я. И когда все успело пойти не так?

– Что происходит? – не отстаешь ты.

Я тяжело вздыхаю и вытягиваю руки из карманов джинсов.

– Ты правда хочешь знать?

Ты нетерпеливо киваешь.

– Смотри, – я вытягиваю перед собой руки, сжатые в кулаки, прямо к твоему лицу, – левая рука – это Корк, правая – Гарвард.

Ты внимательно, хоть и несколько скептически смотришь на меня, словно ждешь фокуса. Но фокуса не будет. Я не маг, я реалист.

Я прячу правую руку за спину, а левый кулак еще больше выставляю вперед.

– Что-то я не вижу твоего Гарварда, – замечаешь ты язвительно, скрещивая руки на груди.

– Точно так же как и я не вижу возможности поступить туда. Гарвард – другая галактика, о которой такие, как мы, можем только мечтать.

– Мы? – удивляешься ты. – Не знаю, что ты себе думаешь, но я явно не вхожу в это твое «мы». Гарвард – моя мечта. Я хочу там учиться, сколько себя помню. И я, конечно, не спрашивала у Гарварда, но думаю, он тоже хочет, чтобы я в нем училась.

Довольно амбициозно.

– Что ж, попытайся. – Я повторяю твой жест: скрещиваю руки на груди. Уж слишком рьяно ты на меня нападаешь.

– Я поступлю туда и уеду отсюда, – уверяешь ты, скорее пытаясь убедить саму себя.

Я пожимаю плечами.

– Какой же ты все-таки мерзавец, – раздраженно говоришь ты и живо направляешься в сторону дома с фиолетовой крышей. Я нагоняю тебя.

– Флоренс! – зову я громко, отчего на миг сам пугаюсь, и ты хоть и неохотно, но все же поворачиваешься. – Что я сделал не так?

– Ничего, – бросаешь ты, но я-то вижу, что задел тебя.

– Я не хотел тебя обижать.

– Такие, как ты, меня не обижают – такие, как ты, меня подстегивают.

– На что?

– На то, чтобы добиваться своего. Если кто-то говорит, что ты чего-то не можешь, то не значит, что это так и есть, – ты выпрямляешься, словно струна, – лучше попытаться и проиграть, чем ничего не делать и потом всю жизнь жалеть.

– Полностью согласен, – серьезно говорю я, – но порой все же не получается иметь то, что хочешь, и тогда нужно мириться с тем, что имеешь.

– Я не желаю мириться с тем, где я сейчас. Это место мне не подходит.

Как и я.

Молча ухожу. Не знаю, смотришь ли ты мне вслед или же сразу уходишь, так как иду не оборачиваясь.

– Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.

Когда мы ужинаем, молитву обычно произносит отец, а когда обедаем – мать, потому что в обеденное время он работает. Наш отец – человек невероятно закрытый, из таких, которые предпочитают слушать, нежели говорить. Он всегда довольно холоден и строг с нами. Считает, что его главная задача – обеспечивать нас материально, а разговоры по душам, а тем более нежности с детьми (особенно сыновьями) недопустимы. И так как у нас никогда не было сестры и мама – единственная женщина в семье, то со временем дом превратился в казарму. Конечно, наш отец не тиран, но чем старше я становлюсь, тем чаще думаю, как было бы здорово, если бы хоть иногда он вел себя с нами как с детьми, а не как с очередными подчиненными.