Дубль Два. Часть вторая - стр. 18
– Спасибо за честность, Осина. Я бы раньше обиделся на шмеля. На голубя – тем более. А сейчас и вправду ничего, кроме благодарности, не чувствую, – ответ пришёл не сразу и был обдуманным. И честным.
– Ты поразительно быстро учишься, Аспид. Я не помню таких, как ты. Поэтому ты должен, а, главное, можешь понять: мы очень разные. Продолжительность жизни, возможности, способности – всё это у нас неизмеримо, несравнимо разное. Поэтому то, что вы, человечки, зовёте сознанием, мышлением, этикой – тоже разные.
А мне тут вспомнился образ муравья на коре огромного дерева, который замер, подняв усики-антенны, озаботившись смыслом бытия и своим в нём местом. И пришла на ум задача про вагонетку, которой нас мучил в университете преподаватель философии. Каждый раз внося новые обстоятельства в условия, вроде: «а если один человек – ваша мать?» и «а если среди пятерых – четыре серийных убийцы?». Мне тогда всё время вспоминался старый анекдот дяди Сени. И так и подмывало ответить занудному преподу, что если бы у лимона были пёрышки – он был бы канарейкой.
Лина снова провела пальцами мне по руке, глядя с той же самой тревогой. Надо завязывать их пугать уже. Или не частить так, хотя бы.
– Я точно не злюсь на тебя, Древо. И с той малой долей вводных, что я хоть как-то худо-бедно могу понять – я на твоём месте поступил бы точно также, – и снова честно, как учили. Как привык.
– Спасибо тебе, Яр, – это «прозвучало» облегчённо. Ну, или я хотел, чтобы так было.
– На здоровье. Скажи, если не тайна это, когда выросло последнее известное тебе Древо? – Ну а чего терять? Влезать в тайны мироздания – так уж с ногами.
– В землях франков растёт Дуб. Из него они теперь шапито устроили, туристов водят, за деньги показывают, как урода в цирке. Ему в семнадцатом веке, по-вашему, прививку чёрную сделали. С тех пор клоуном и работает, – злобы не было, были сожаление и грусть. – В тот год, когда монах в нём решил часовню сделать, Дубу тому больше тысячи лет было. Молодой совсем, наивный был. Решил, что Хранителя призвал наконец-то. А вышло вот так.
– Ва́ли! Ва́ли! – снова запрыгал в кроватке Павлик. Неужто во сне им играл сам Маэстро?
– «Варежку закрой» – он имел в виду, – недовольно проворчал Ося. – Трепло ты, говорю же. И Аспид. И не лютневой музыки, а скрипичной. И у Николо инструменты гораздо чище и глубже звук давали. Ну, если кто понимает, конечно.
Несмотря на специально отведённую паузу, вступать в спор с меломаном, из друзей которого были сделаны, наверное, стропила Ватикана и притолоки пирамиды Хеопса, желающих не нашлось.
– А ты, болтун пустопорожний, лучше бы подумал головой-то, как так выходит, что первую музыку вы, двуногие, начинаете слышать в лесах, в горах, в пещерах и пустынях. А потом строите себе убогие хижины или шалаши – и пробуете услышать в них. И ещё негодуете, расстраиваетесь, когда не слышите. Потом учитесь у старших строить большие шалаши и хижины из камня. В них музыку слышно гораздо лучше. Но она становится другой, от чего вы, человечки, тоже расстраиваетесь. Начинаете дополнять, как любите, то, что в дополнениях не нуждается, высокими словами о том, во что в тот, конкретный, ничтожно малый момент времени сильнее всего верите. Музыка становится лучше. Но всё равно ни в какое сравнение с песнями моря, ветра, лесов и гор не идёт.