Дружище - стр. 3
Он вышел на крыльцо через десять минут. На улице едва расцвело – бордовая полоска расползалась на горизонте, отгоняя ночь и закрывая звёзды. Воздух стоял свежий, колючий, от него свербело в носу. Двор был покрыт сверкающим инеем, от ворот тянулись две чёрные полосы, исчезающие под автомобилем. У синего «Шевроле» стоял папа и курил, сквозь прищур разглядывая светлеющее небо.
– Привет, – сказал он, не прекращая своего занятия. – Управился вовремя, красавчик!
Игнат справился бы ещё быстрее, но один носок предательски потерялся, пришлось искать его по углам детской. С носками всегда так.
Тихо урчал мотор. Из автомобиля доносилась музыка. Она была к месту, сливалась со звенящей утренней тишиной, растекалась по пустому двору, за забор, уплывала в поле, к веренице электрических столбов, к теплицам, болотам, к ржавой ключей траве. Музыка придавала безжизненному пейзажу вокруг едва уловимую человечность.
Сколько Игнат себя помнил (а помнил он немного), вокруг были только старые домики какой-то заброшенной деревеньки. Здесь даже дачи никто не строил, на болотах. Не выгодно, как говорил папа, а потом добавлял – уже и поздно, на самом деле.
Игнат торопливо соскочил с крыльца, перепрыгивая через ступеньки, подбежал к автомобилю, забросил на заднее сиденье рюкзак с вещами и следом забрался сам. Какой-то певец с тонким голосом затянул припев.
«Розовые розы, Светке Соколовой»
Музыка была, как говорил папа, архаичной, из прошлого века – то есть вообще из другой жизни, о которой Игнат лишь догадывался, складывая мозаику из старых вещей в доме, черно-белых фотографий и книг с газетами. Не то, чтобы Игнат интересовался, но его привлекали фотографии в потрепанных альбомах. Он любил разглядывать молодую маму в платье, молодого дядю Женю (старшего маминого брата), а ещё бабушек и дедушек. Другая жизнь с этих фотографий как будто проходила без Игната. Время от времени он вспоминал что-то урывками, эпизоды или сцены из прошлого, но они больше всего походили на кино, а Игнат был зрителем, в нём не участвовавшим. Он видел лица, мог описать конкретные места или ситуации, но не более того. Странная штука «память».
Из дома вышла мама. Перекрестившись, закрыла дверь, поправила коврик на крыльце. Она немного суетилась, как казалось Игнату.
– Зачастили, – сказал папа, втаптывая окурок в ребристый иней. – Сколько прошло? Месяца три?
– Пять, и это нормально, вообще-то. Помнишь, был год, когда три раза ездили?
– Не к добру это. Вдруг у него осложнение или ещё что? Надо с Женькой переговорить, он в этом деле лучше разбирается.
Речь шла об Игнатовой болезни горла и о поездках в город. Мама не любила уезжать далеко от дома, ей по душе были тихие бытовые дела, возня в огороде, воспитание Игната. Но иногда вот приходилось, когда у сына воспалялось во рту, под подбородком.
Обнаружив припухлость на шее – фиолетовую, с красноватыми прожилками и взбухшими венами – Игнат назвал её «мешком с дурными словами». Кажется, память блокировала плохие воспоминания об этой болезни, но Игнат всё равно помнил, что каждый раз, как «мешок» начинал воспаляться, родители возили его в город, лечить. Ничего хорошего в этих поездках не было кроме парка аттракционов, хот-догов и вороха разных сладостей, которые покупали родители. Горло драло так, что постоянно хотелось кашлять, выплюнуть колючую гадость. Но лекарства, чтобы избавиться от болезни совсем, не существовало. Это Игнат помнил совершенно точно.